Женский портрет - читать онлайн книгу. Автор: Генри Джеймс cтр.№ 147

Каспар Гудвуд появился наконец в палаццо Рокканера; предварительно он прислал Изабелле коротенькое письмецо, в котором просил разрешения прийти. Разрешение было ему тотчас же даровано: с шести часов вечера она нынче дома. Весь день она гадала, что побудило его приехать – на что он может надеяться? До сих пор он вел себя как человек, неспособный ни на какие компромиссы, которому подавай, что он просит, а другого ему ничего не надо. Радушие Изабеллы было, однако, образцовым, и, как оказалось, ей не составило труда притвориться счастливой – ровно настолько, чтобы его обмануть. По крайней мере она убеждена была – ей это удалось, и Гудвуду придется признать, что его ввели в заблуждение. Но, на ее взгляд, он не был этим разочарован, как был бы, по ее мнению, любой другой; он приехал в Рим не за тем, чтобы воспользоваться благоприятным случаем. Впрочем, она так и не поняла, зачем он приехал; он не счел нужным вдаваться в причины. Да и какие тут еще могли быть причины, кроме самой простой, – желания видеть ее. Иными словами, он приехал ради собственного удовольствия. Ухватившись за эту мысль, Изабелла развивала ее с немалым прилежанием; она была в восторге от своего умозаключения, позволившего ей похоронить призрак былых обид этого джентльмена. Если он приехал в Рим ради собственного удовольствия, о нем можно не тревожиться, ибо, если он стремится к удовольствиям, стало быть, залечил свою сердечную рану. Ну, а если он ее залечил, значит, все обстоит прекрасно, и ее ответственность на этом кончается. Правда, глядя на него, никто бы не сказал, что ему очень весело, но Каспар Гудвуд никогда ведь не отличался легкостью и непринужденностью; и однако он был доволен тем, что увидел, – так по крайней мере считала Изабелла. Он не удостаивал своим доверием Генриетту – это только она удостаивала его своим, поэтому Изабелла ни прямыми, ни окольными путями не могла узнать, что делается у него в душе. Он способен был вести разговор лишь на общие темы; ей припомнилось, как давным-давно она сказала о нем: «Мистер Гудвуд умеет разговаривать, но болтать не склонен». Вот и сейчас он не уклонялся от разговора, но явно не желал болтать, хотя, казалось бы, тем для болтовни в Риме достаточно. Конечно, она не могла надеяться, что его приезд упростит ее отношения с мужем: мистер Озмонд, как известно, не жаловал ее друзей, а мистер Гудвуд только потому и мог рассчитывать на его внимание, что числился самым давним ее другом. Да, он ее старый друг – больше она ничего не могла сказать о нем, сведя таким образом все факты к этому ничего не говорящему обобщению. Она вынуждена была представить его Гилберту; нельзя было не пригласить его на обед, на ее четверги, которыми она так теперь тяготилась, но за которые стоял горой ее муж не столько потому, что можно кого-то позвать на них, сколько потому, что можно не позвать.

Мистер Гудвуд являлся по четвергам исправно, с торжественным видом, рано; по-видимому, он относился к ним с величайшей серьезностью. Минутами у Изабеллы бывали вспышки раздражения: ну почему он так педантичен? По ее мнению, он просто обязан был знать, до какой степени она не знает, что ей с ним делать. Но она никак не назвала бы его тупым; нет, он ни в коей мере не был туп, а был всего лишь невероятно честен. А когда человек так честен, это отличает его чуть ли не от всех остальных людей, и волей-неволей приходится быть с ним честной тоже. Она пришла к этому выводу именно тогда, когда возомнила, будто ей удалось убедить его, что она самая беззаботная женщина на свете. Он никогда не высказывал сомнений на этот счет, никогда не задавал ей щекотливых вопросов. С Озмондом против всякого ожидания они поладили. Озмонд терпеть не мог, когда на него в чем-то рассчитывали, он испытывал в таких случаях непреодолимую потребность вас разочаровать. Исходя из этого принципа, он и проникся, потехи ради, симпатией к этому прямолинейному бостонцу, к которому, безусловно, должен был бы проявить холодность. Он спросил Изабеллу, не хотел ли и мистер Гудвуд жениться на ней, и выразил удивление, что она не была к нему более благосклонна. Ведь лучше ничего и придумать нельзя, это все равно что жить под сенью высокой колокольни, которая отбивает часы и там, в вышине, удивительным образом сотрясает воздух. Озмонд заявил, что ему положительно нравится разговаривать с большим Гудвудом; сначала, правда, приходится нелегко, надо карабкаться по бесконечным ступеням крутой лестницы до самого верха, но, когда вы туда уже взобрались, перед вами открываются просторы и вас обдает свежим ветром. У Озмонда, как известно, было немало достоинств, и он милостиво услаждал ими Каспара Гудвуда. Изабелла видела, что мистер Гудвуд лучшего мнения о ее муже, чем ему хотелось бы: в то утро во Флоренции у нее создалось впечатление, что никаким благоприятным впечатлениям он недоступен. Гилберт постоянно приглашал его обедать, и мистер Гудвуд выкуривал с ним послеобеденную сигару и даже выражал желание осмотреть его коллекцию. Гилберт сказал Изабелле, что ее друг большой оригинал; он так же надежен и такой же превосходной выделки, как английская дорожная сумка, – у него тьма ремешков и пряжек, которым нет сносу, и отменный патентованный замок. Каспар Гудвуд пристрастился ездить верхом по Кампании и посвящал этому занятию много часов, поэтому Изабелла видела его обычно лишь по вечерам. И как-то вечером она обратилась к нему с просьбой оказать ей услугу.

– Не знаю, впрочем, вправе ли я просить вас об услуге? – с улыбкой сказала она.

– Кто же тогда вправе, если не вы? – ответил он. – Я дал вам когда-то заверения, каких больше не давал никому.

Услуга состояла в том, что он должен был навестить ее больного кузена Ральфа, который в полном одиночестве лежал в Hótel de Paris, и проявить к нему живое участие. Мистер Гудвуд никогда его не видел, но, наверное, знает, кто этот бедняга; если она не ошибается, Ральф пригласил его когда-то погостить в Гарденкорте. Каспар Гудвуд помнил прекрасно это приглашение, и хотя предполагалось, что он не принадлежит к числу людей, наделенных воображением, у него оказалось его достаточно, чтобы поставить себя на место несчастного джентльмена, который лежит смертельно больной в римской гостинице. Он отправился в Hótel de Paris и, когда его провели к владельцу Гарденкорта, обнаружил там сидящую возле его дивана мисс Стэкпол. В отношениях этой леди с Ральфом Тачитом произошла неожиданная перемена. Изабелла не просила ее пойти его навестить, но, услыхав, что он болен, она сама сейчас же к нему явилась и с тех пор навещала его ежедневно на правах заклятого врага. «О да, мы с ней такие враги, что нас водой не разольешь», – говаривал Ральф и обвинял ее без всякого стеснения – без стеснения, но не выходя из границ шутки, – что она является с целью замучить его до смерти. На самом же деле они стали большими друзьями, и Генриетта никак не могла понять, отчего он ей раньше не нравился. Ральфу же она всегда нравилась, он и прежде ни минуты не сомневался, что она – отличный товарищ. Они болтали обо всем на свете и ни в чем не сходились – обо всем, кроме Изабеллы; Ральф неизменно прикладывал худой указательный палец к губам, стоило упомянуть ее имя. Зато мистер Бентлинг оказался темой поистине неисчерпаемой. Ральф способен был обсуждать его с Генриеттой часами. Обсуждение протекало достаточно горячо, так как они по обыкновению не сходились во мнении: Ральф, забавы ради, настаивал на том, что милейший экс-гвардеец сущий Макиавелли. В этом споре Каспар Гудвуд не мог принять участие, но, когда гость и хозяин остались наедине, у них нашлось немало предметов для беседы. Следует, однако, отметить – удалившаяся только что дама не принадлежала к их числу: Каспар готов был заранее признать за мисс Стэкпол все ее несомненные достоинства, но к этому ему нечего было прибавить. И о миссис Озмонд они после первого упоминания говорить избегали – Каспар Гудвуд, как и Ральф, предвидел на этом пути слишком много подводных рифов. Ему бесконечно жаль было этого недюжинного человека, ему тягостно было видеть этого приятного, несмотря на все его чудачества, джентльмена, для которого ничего уже нельзя сделать. Но Каспар Гудвуд был не из тех, кто сидит сложа руки, он и здесь нашел себе дело, продолжая навещать Ральфа в Hфtel de Paris. Изабелле казалось, что она очень умно распорядилась излишним присутствием Каспара Гудвуда. Она придумала ему занятие, приставила хранителем к Ральфу. У нее возникла даже мысль заставить его отправиться с ее кузеном на север, как только позволит погода; лорд Уорбертон привез Ральфа в Рим, пусть Каспар Гудвуд увезет его. В этом была отрадная симметрия; к тому же теперь она жаждала всей душой, чтобы Ральф уехал. Изабелла жила в вечном страхе, что он умрет у нее на глазах, и была в ужасе от того, что это может произойти в гостинице, в двух шагах от ее дома, порог которого он так редко переступал. Ральф должен обрести вечный покой в дорогом ему отчем доме, в одной из глубоких сумрачных спален Гарденкорта, где по краям смутно поблескивающих окон густо вьется темный плющ. Для Изабеллы Гарденкорт стал теперь чем-то священным; ни одна глава ее прошлого не казалась ей такой невозвратимой. Когда она думала о проведенных там месяцах, к глазам ее подступали слезы. Изабелла, как я уже сказал, превозносила свое хитроумие, но никогда еще она не нуждалась в нем так, как сейчас, ибо одновременно произошло несколько событий, они обступили ее, они как бы бросали ей вызов. Прибыла из Флоренции графиня Джемини – прибыла со своими сундуками и туалетами, своим щебетом, своей лживостью, своей ветреностью и с вечно сопутствующим ей невообразимым списком любовников. Снова появился в Риме исчезнувший было куда-то – ни одна душа, даже Пэнси, не знала куда – Эдвард Розьер и засыпал ее длинными письмами, которые оставались безответными. Из Неаполя возвратилась мадам Мерль и сказала с непонятной улыбкой: «Помилуйте, куда вы девали Уорбертона?». Хотя ей-то какое до этого дело!