Они вышли. У дверей одной из казарм какой-то кадет с красной повязкой дневального пересчитывал белье.
– Почему этот кадет не на уроке? – спросил Гамбоа.
– А вы все за свое, – весело сказал капитан. – Какое вам теперь дело до кадетов?
– И то правда. Дурная привычка, знаете ли. Они вошли в офицерский буфет, капитан заказал
бутылку пива и сам наполнил стаканы. Чокнулись.
– Я в предгорьях не бывал, – сказал капитан. – А вообще-то, наверное, там неплохо. Вы доедете туда из Хулиаки поездом или автобусом. Время от времени сможете вырываться в Арекипу.
– Конечно, – сказал Гамбоа. – Ничего, привыкну.
– Я вам искренне сочувствую, – сказал капитан. – Хотите – верьте, хотите – нет, а я вас ценил, Гамбоа. Помните, как я вас предупреждал? Знаете поговорку: «С кем поведешься…» Кроме того, запомните на будущее: об уставе можно напоминать только подчиненным, но никак не старшим по званию.
– Не надо жалеть меня, сеньор капитан. Я пошел в армию не для забавы. Что военное училище, что гарнизон – мне все равно.
– Ну, тем лучше. Не будем спорить. Выпьем. Они допили свои стаканы, и капитан налил еще. За
окном простирался луг; трава подросла и пожелтела. Несколько раз мимо проскакала лама, она неслась во всю прыть, тревожно косясь умными глазами.
– Это она от жары, – сказал капитан, показывая на ламу пальцем. – Никак не привыкнет. Прошлым летом просто бесилась.
– Там я увижу много лам, – сказал Гамбоа. – А может, выучу язык кечуа
.
– У вас нет знакомых в Хулиаке?
– Есть один. Муньос.
– Как, этот болван Муньос? Он ничего парень. Только совсем спился.
– У меня к вам просьба, сеньор капитан.
– Пожалуйста. Я к вашим услугам.
– Дело касается одного кадета. Я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, за оградой. Вы можете его отпустить?
– На сколько?
– На полчаса, не больше.
– А, – сказал капитан с усмешкой. – Ясно, ясно!
– У нас с ним будет личный разговор.
– Понимаю. Хотите ему всыпать?
– Не знаю, – засмеялся Гамбоа. – Может быть.
– Это Фернандес? – спросил капитан вполголоса. – Не стоит. Его можно наказать иначе. Предоставьте это мне.
– Нет, это не он, – сказал Гамбоа. – Второй. Да и все равно вы уже ничего не можете сделать.
– Ничего? – сказал капитан. – А если он потеряет год? По-вашему, это пустяк?
– Поздно, – сказал Гамбоа. – Вчера окончились экзамены.
– Ну и что же? – серьезно сказал капитан. – Это не важно. Еще не выведены годовые отметки.
– Вы всерьез? Капитан осекся.
– Не бойтесь, не бойтесь, шучу, – засмеялся он. – Я не допущу ни малейшей несправедливости. Берите вашего кадета и делайте с ним что хотите. Только прошу: лицо не трогайте; не хочу больше скандалов.
– Благодарю, сеньор капитан. – Гамбоа надел кепи. – А теперь мне надо идти. До скорого свидания, надеюсь.
Они пожали друг другу руки. Гамбоа пошел к учебному корпусу, поговорил с сержантом и вернулся в караульную – он оставил там свой чемодан. Навстречу ему вышел дежурный офицер.
– Тебе телеграмма, Гамбоа.
Он распечатал ее и быстро пробежал глазами; затем спрятал в карман и сел на скамейку – солдаты поднялись, оставили его одного – и, уставившись на пол, застыл в неподвижности.
– Что, плохие вести? – спросил дежурный офицер.
– Нет, нет, – сказал Гамбоа. – Так, семейные дела.
Дежурный велел одному из солдат приготовить кофе и спросил Гамбоа, не хочет ли он чашечку. Тот кивнул. Немного спустя у дверей появился Ягуар. Гамбоа залпом выпил кофе и встал.
– Этот кадет выйдет со мной ненадолго, – сказал он офицеру. – Есть разрешение капитана.
Он взял чемодан, вышел на Набережную и пошел по утоптанной земле, по краю обрыва. За ним в нескольких шагах шел Ягуар. Они дошли до Пальмового проспекта. Когда ворота училища скрылись из виду, Гамбоа поставил чемодан на землю. Потом вынул из кармана бумажку.
– Что это значит? – спросил он.
– Там все ясно сказано, сеньор лейтенант, – ответил Ягуар. – Мне нечего добавить.
– Я больше не служу в училище, – сказал Гамбоа. – Почему вы обратились ко мне? Почему не явились к капитану вашего курса?
– Не хочу говорить с капитаном, – сказал Ягуар. Он слегка побледнел, и его светлые глаза избегали взгляда Гамбоа.
Поблизости никого не было. Волны шумели совсем рядом. Гамбоа сдвинул кепи на затылок и вытер лоб; красная полоса под козырьком выделялась резче морщин.
– Зачем вы это написали? – снова спросил он. – Зачем вы это сделали?
– Это вас не касается, – сказал Ягуар слабым и покорным голосом. – Ваше дело – отвести меняк полковнику. Больше ничего.
– Вы думаете, все сойдет так же легко, как в первый раз? – сказал Гамбоа. – Вы так думаете? Или, может, хотите посмеяться надо мной?
– Не такой уж я болван, – сказал Ягуар и презрительно скривился. – Просто я никого не боюсь, сеньор лейтенант, ни полковника, никого. Я защитил ребят от четверокурсников, когда мы сюда поступили. Все боялись крещения и тряслись, как бабы; я показал им, что такое мужчина. А при первом же случае они пошли против меня. Они просто жалкие твари, предатели, вот они кто. Все как один. Хватит с меня училища, сеньор лейтенант.
– Бросьте заливать, – сказал Гамбоа. – Говорите откровенно. Зачем вы написали эту записку?
– Они думают, что я предатель, – сказал Ягуар. – Понимаете? Они даже не попытались узнать правду. Как только у нас обыскали шкафы, они сразу подумали на меня, свиньи. Видели, что они написали на стенах душевой? «Ягуар стукач. Ягуар шкурник». А ведь я все делал ради них, вот что противно. Какая мне выгода? Скажите, сеньор лейтенант, ну какая? Никакой, верно? Я все делал ради взвода. Не могу я больше с ними оставаться. Они мне были как семья, а теперь… Видеть их не могу!
– Неправда, – сказал Гамбоа. – Вы лжете. Если вы так дорожите мнением своих товарищей, почему вы хотите, чтобы они узнали, что вы убийца?
– Меня их мнение не интересует, – глухо сказал Ягуар. – Меня возмущает их неблагодарность – и все.
– Все? – язвительно сказал Гамбоа. – В последний раз прошу вас: говорите честно. Почему вы не сказали им, что их выдал кадет Фернандес?
Ягуар сжался, как будто его внезапно ударили.
– Это другое дело, – глухо сказал он, с трудом выговаривая слова. – Совсем другое дело, сеньор лейтенант. Остальные предали меня просто из трусости. А он хотел отомстить за Холуя. Конечно, он доносчик, а такое всегда противно видеть, но он хотел отомстить за друга. Разве вы не понимаете, что это совсем другое дело?