Домой возврата нет - читать онлайн книгу. Автор: Томас Вулф cтр.№ 167

В эту минуту Джордж обернулся и увидел, что по перрону к нему идет Эльза. Она шла медленно, как всегда, широким, ритмичным шагом. Она шла, и ее провожали глазами. На ней был светлый жакет грубой плотной ткани и такая же юбка. И весь ее облик был отмечен особым, только ей присущим стилем. Она и в отрепьях выглядела бы так же. Великолепная высокая фигура поражала таинственным, волнующим сочетанием изящества и силы. Эльза несла книгу и, подойдя, отдала ее Джорджу. Он сжал ее руки — для такой крупной женщины они были на удивленье красивые, кисть чуткая, длинная, белая и нежная, как у ребенка, — и почувствовал, что они холодны и пальцы дрожат.

— Эльза, ты ведь знакома с герром Хейлигом? Франц, вы помните фрау фон Колер?

Эльза повернулась, посмотрела на Хейлига холодно и сурово. Хейлиг ответил ей столь же враждебным безжалостным взглядом. Они смотрели друг на друга с устрашающей подозрительностью. Джордж не раз замечал такое при встрече немцев, которые либо совсем не были знакомы, либо мало знали друг друга. Они сразу настораживались, словно вид другого не вызывал доверия, и прежде, чем проявить дружелюбие и отнестись доброжелательно, им требовалось удостоверение личности, какие-то гарантии. Джордж к этому уже привык. Другого ждать не приходилось. И все-таки всякий раз в нем поднималась тревога. Он не мог примириться с этим, принять неизбежность, как, видимо, примирились и приняли многие немцы, ведь он никогда не видел ничего подобного ни у себя в Америке, ни где-либо еще.

А между этими двумя обычная подозрительность была вдобавок подогрета глубокой, безотчетной неприязнью. Пока они вот так рассматривали друг друга, что-то сверкнуло между ними, холодное и жесткое, как сталь, мгновенное и обнаженное, как рапира. Недоверие и вражда возникли у обоих, хотя они не произнесли ни слова; потом Эльза чуть склонила голову и холодно произнесла на своем безукоризненном английском языке:

— По-моему, мы виделись на приеме у Граушмидта в честь Джорджа. — Выговор едва ли выдавал, что английский язык ей не родной, это ощущалось лишь изредка в случайной фразе или излишней отчетливости произношения.

— По-моему, тоже, — сказал Хейлиг. И, все еще глядя на нее с откровенной враждебностью, холодно продолжал: — А рисунок Граушмидта в «Тагеблатт»… вам он, конечно, не понравился… да?

— Портрет Джорджа? — с насмешливым недоумением переспросила Эльза. И ее суровое лицо вдруг осветилось ослепительной улыбкой. Она с презрением рассмеялась: — Тот рисунок вашего друга Граушмидта, где Джордж получился таким милым и прелестным душкой-тенором?

— Значит, не нравится? — холодно произнес Хейлиг.

— Да нет же! — воскликнула она. — Как портрет душки-тенора, как рисунок герра Граушмидта, который сам такой, так видит и чувствует, — это превосходно! Но при чем тут Джордж? Этот портрет так же мало похож на Джорджа; как и вы!

— Тогда позвольте вам что-то сказать, — холодно, ядовито произнес Хейлиг. — По-моему, вы ровно ничего не смыслите. Рисунок отличный, все так считают. Сам Граушмидт говорит, это одна из его лучших работ. Он ее очень любит.

— Ну, naturlich! [31] — съязвила Эльза и снова презрительно засмеялась. — Герр Граушмидт много чего любит. Прежде всего он любит себя. Любит все, что выходит из его рук. Любит музыку Пуччини, — стремительно продолжала она. — Он поет «Ave Maria». Он любит слезливые песенки Хильбаха. Любит, чтоб в комнатах был полумрак, красные абажуры и мягкие подушки. Он романтик и любит говорить о своих чувствах. Он думает: «Мы, люди искусства!»

Хейлиг пришел в ярость.

— Позвольте вам сказать… — начал он.

Но Эльзу было уже не сдержать. Она сердито отошла на шаг и снова повернулась, на щеках у нее горели два гневных пятна.

— Ваш друг, герр Граушмидт, любит разглагольствовать об искусстве. Он говорит: «Этот оркестр изумителен!»… а музыку не слушает. Он идет на шекспировский спектакль, а сам говорит: «Мэйер изумительный актер». Он…

— Позвольте вам сказать… — Хейлиг захлебнулся от злости.

— Он любит девочек на высоких каблуках, — задыхаясь, продолжала Эльза. — Он состоит в СА. Когда он бреется, он надевает на голову сетку. Он, разумеется, покрывает ногти лаком. Он собирает фотографии — свои и других великих людей. — И, задыхаясь, но торжествуя, она повернулась и сделала несколько шагов в сторону, чтобы успокоиться.

— Ну и публика! — проскрежетал Хейлиг. — О, Gott! От них с ума можно сойти! — Обернулся к Джорджу, произнес ядовито: — Позвольте вам сказать… Эта… эта особа… эта ваша Эльза фон Колер… она просто дура!

— Одну минуту, Франц. Я не согласен. Вы ведь знаете, какого я о ней мнения.

— Так вот, вы ошибаетесь, — сказал Хейлиг. — Вы не правы. Позвольте вам сказать, опять вы есть большой дурак. Ну, ладно, это не важно, — резко оборвал он себя. — Пойду куплю сигарет, а вы попробуйте поговорите с этой глупой бабой. — И, все еще задыхаясь от ярости, он круто повернулся и зашагал прочь.

Джордж подошел к Эльзе. Она все еще не успокоилась, быстро и тяжело дышала. Он взял ее за руки — они дрожали.

— Этот злобный человечек, — сказала она. — Его имя означает «святой», а сам он такой озлобленный… и он меня терпеть не может. Он тебя так ревнует. Он хочет, чтоб ты принадлежал ему одному. Он врал тебе. Пытался на меня наговаривать. А я все знаю! — горячо продолжала она. — Мне все рассказывают! Только я не слушаю! — сердито воскликнула она. — Ох, Джордж, Джордж! — Она вдруг взяла его за плечи. — Не слушай этого злобного человечка. Сегодня ночью (она понизила голос до шепота) мне приснился странный сон. Такой странный сон и такой хороший, чудесный… про тебя. Не слушай ты этого злобного человечка! — с жаром воскликнула она и тряхнула Джорджа за плечи. — Ты человек верующий. Ты художник. А художник всегда — верующий.

Тут на перроне показался Левальд и направился к ним. Розовое лицо его, как всегда, казалось здоровым и свежим. Неизменная жизнерадостность наводила на мысль, что он постоянно подбадривает себя спиртным. Даже в этот ранний час его, казалось, переполняло хмельное ликованье. Он медленно, неуклюже двигался по перрону, покачивая широкими плечами и выпяченным животом, и все вокруг заражались его веселостью и невольно улыбались ему, улыбались весело, но и с оттенком уважительности. Ни круглая розовая физиономия, ни огромный живот не делали Левальда смешным. Впервые увидев его, люди поражались — до чего красив! Он не казался толстяком, скорее великаном. Он вперевалку шел по перрону, и все вокруг ощущали в нем непринужденную, но властную значительность. Его едва ли можно было принять за дельца, да притом дельца расчетливого и ловкого. Весь его облик скорее наводил на мысль о прирожденной, безотчетной склонности к богеме. Напрашивалась догадка, что он из военных — не из породы прусских офицеров, а из тех гуляк, кто уже отслужил свое, но еще недавно служил с удовольствием, радовался шумливому буйному товариществу, обжорству, выпивкам, похождениям с женщинами — да так оно и было.