Вся правда о Муллинерах - читать онлайн книгу. Автор: Пэлем Грэнвил Вудхауз cтр.№ 50

— Да, так мне тогда показалось, — печально сказала Аврелия. — Что-то в нем было такое. Мне понравилось, как у него шевелятся уши. И я наслышана, какой он свой в доску, веселый бодрый старикан. Алджи Уимондем-Уимондем заверил меня, что одной его имитации курицы, снесшей яйцо, вполне достаточно, чтобы сделать счастливой до конца дней любую разумную девушку.

— Он и вправду умеет имитировать курицу?

— Да нет. Пустые слухи. Я спросила его, а он упорно отрицал, что когда-либо занимался подобным делом. И так чопорно! Я насторожилась, а когда он начал являться в дом и торчать там, я убедилась, что страхи были не напрасны. Он, без всяких сомнений, дырявая покрышка и мокрая тряпка.

— Даже так?

— Я нисколько не преувеличиваю. Понять не могу, откуда люди взяли, будто Арчи Муллинер — самый-самый. Такого сверхзануду днем с огнем не найти. Коктейли не пьет, не курит, и больше всего ему вроде бы нравится сидеть и часами слушать разглагольствования моей тетки, которая, ты сама знаешь, совсем чокнутая от подошв до черепахового гребня, и ей давно пора переселиться в уютную, обитую матрасами комнатку в Эрлсвудской психушке. Мюриэль, честное слово, если ты правда можешь поставить семь против двух, то такого верняка еще никому не подвертывалось с того дня, когда Лютик выиграл Линкольнширские скачки.

— Что ты говоришь!

— То и говорю. Помимо всего прочего, у него есть еще омерзительная манера взирать на меня с благоговением. Если бы ты знала, до чего меня тошнит от благоговейных взоров! А они только на это и способны, идиоты! Думаю, это потому, что я скроена в стиле Клеопатры.

— Плохо твое дело.

— Не то слово! Девушка же не виновата в своей внешности. Пусть я произвожу впечатление, будто мой идеал — герой венской оперетты, но это вовсе не так. Мне нужен бодрый, энергичный весельчак, который умеет выкинуть что-нибудь из ряда вон, разыграть кого-нибудь, который заключит меня в объятия и скажет: «Аврелия, старушенция, ты самое-рассамое оно».

И Аврелия Кэммерли испустила еще один вздох.

— Кстати о розыгрыше, — сказала подруга. — Если Арчи Муллинер приехал, то он в соседней комнате, так?

— Наверное. Во всяком случае, ее отвели ему. А что?

— А то, что я устроила ему постель с начинкой.

— Отличная мысль, — горячо одобрила Аврелия. — Жаль, что я первая не сообразила.

— Теперь уже поздно.

— Пожалуй, — сказала Аврелия. — Но я скажу тебе, что я могу сделать и сделаю. Тебя раздражает храп Лизандра. Так вот, я пойду и засуну его в балконную дверь Арчи Муллинера. Это даст ему пищу для размышлений.

— Чудненько, — согласилась девушка Мюриэль. — Что ж, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказала Аврелия.

Затем послышался стук закрывшейся двери.

Как я дал понять, ума у моего племянника Муллинера было маловато, но теперь тот, что имелся в наличии, пошел кругом вместе с головой. Он был ошарашен. Как у всякого, кто внезапно оказывается перед необходимостью пересмотреть всю шкалу своих ценностей, у него возникло ощущение, что он стоял на верхушке Эйфелевой башни и какой-то остряк выдернул ее у него из-под ног. Пошатываясь, он вернулся в свою комнату, вернул мыло в мыльницу и сел на кровать, чтобы осмыслить столь поразительный поворот событий.

Аврелия Кэммерли уподобила себя Клеопатре. Не будет преувеличением сказать, что в этот момент мой племянник Арчибальд был охвачен примерно такими же эмоциями, какие ощутил бы Марк Антоний, если бы при его появлении египетская царица поднялась с трона и без предупреждения стала отплясывать канкан.

Из задумчивости его вывел звук легких шагов на балконе. В тот же миг он услышал тихое пыхтящее порыкивание, которое может издавать только бульдог, ведущий правильный образ жизни, если его ни свет ни заря вытащили из спальной корзины и вынудили подышать ночным воздухом.

То она — о, мой ангел, мой свет,

В мире воздушней шагов ее нет,

И откликнется сердце мое хоть во сне,

Хоть средь горных вершин, хоть в морской глубине.

Такие слова или что-то в этом роде шептала душа Арчибальда. Он поднялся на ноги и несколько секунд простоял в нерешительности. И тут на него снизошло озарение. Он понял, что следует сделать, и сделал.

Да, джентльмены, в миг самого решающего кризиса в своей жизни, когда, можно сказать, судьба его была брошена на весы, Арчибальд Муллинер, проявив чуть ли не впервые некоторое подобие человеческого интеллекта, начал свою прославленную имитацию курицы, снесшей яйцо.

Имитация курицы, снесшей яйцо, в исполнении Арчибальда Муллинера отличалась широтой диапазона и глубоким сопереживанием. Не достигая ярости Сальвини в «Отелло», она таила нечто от грустной проникновенности миссис Сиддонс в сцене сомнамбулизма в «Макбете». Вступление было негромким, почти неслышным — мягкое, томное воркование, радостный и в то же время исполненный сомнений шепот матери, которой все еще не верится, что ее брак и вправду благословен и благодаря ей — и только ей! — на свет появилось это овальное сочетание извести и альбумина, которое она видит подле себя на соломе.

Затем — постепенно — возникает твердое убеждение.

Так и слышишь ее: «Эта штука выглядит точь-в-точь как яйцо. И на ощупь — не иначе как яйцо. И форма у нее как у яйца. Провалиться мне на месте, если это не яйцо!»

И тут, когда все сомнения позади, тон воркования меняется, оно обретает уверенность, взмывает в верхние регистры и, наконец, переходит в гимн материнской радости, в «куухку-дах-кудах-кудахтахтах» такой силы, что лишь у редкого слушателя глаза оставались сухими. После чего Арчибальд обычно описывал круг по комнате, хлопая полами пиджака, а затем вспрыгивал на диван или на удобно расположенный стул, раскидывал руки под прямым углом и кудахтал до посинения.

Все это он проделывал многократно, развлекая соклубников в курительной «Трутней», но никогда с таким воодушевлением, с такой виртуозностью, какие вложил в свое исполнение теперь. Скромный по натуре, как все Муллинеры, он тем не менее не мог не понимать, что на этот раз превзошел себя. Каждый артист знает, когда на него нисходит божественный огонь, и внутренний голос твердил Арчибальду, что он достиг высшей ступени мастерства и это — неповторимый триумф. Любовь пронизывала каждое «ку-ка-кух», которые он испускал, вдохновляла каждый взмах его рук. Да, любовь с такой силой пришпоривала Арчибальда, что, по его словам, он сделал не один круг по комнате, как обычно, но целых три, прежде чем грациозно вспрыгнуть на комод.

А когда он завершил прыжок, то посмотрел в сторону стеклянной двери и увидел между портьерами прелестнейшее в мире лицо. И в чудеснейших глазах Аврелии Кэммерли он узрел выражение, какого никогда прежде в них не замечал, то выражение, которое Крейцер или другой такой же виртуоз замечает во взглядах сидящих в первом ряду, когда опускает скрипку и утирает лоб тыльной стороной ладони. Это был взгляд, исполненный обожания.