Шкловцы - читать онлайн книгу. Автор: Залман Шнеур cтр.№ 42

— Это ты мне предлагал арбоканфес в обмен на картуз?

Он бы еще долго тянул из Файвки жилы, если бы не прислуга. Ее растрепанная голова высунулась из темной кухни у входа в дом:

— Хозяин, на стол подавать?

— Подавай, подавай! — ответил со вздохом Лейба-горбун.

Этот вздох, должно быть, означал: «Обед стоит мне моих кровных денег, но есть-то все-таки надо!» Он на время забыл о Файвкином арбоканфесе и ушел готовиться к трапезе — мыть руки [141] .

У Файвки как камень с души свалился. Слава богу! Пронесло, отмучался. Из-за отодвинутой занавески виднелся теперь громоздкий сундук с лязгающим замком. Он стоял на массивных деревянных колесиках, такой же засаленный и горбатый, как и его хозяин. Сундук был со всех сторон обит полосовым железом. И Файвка подумал, что когда Лейбу-горбуна душили на горбатом сундуке, то горбу, должно быть, было очень больно, даже больнее, чем шее… И показалось Файвке, что этот сундук с мужицкими залогами еще аукнется Лейбе-горбуну. Рано или поздно с процентщиком случится несчастье, и причиной несчастья будет мрачный сундук.

В каменном доме стало веселее, когда пришли немного смущенная Зельдочка с книжкой под мышкой и ее брат, розовощекий, похожий на маму, Хаимка. Прислуга накрыла угол недружелюбного коричневого стола: расстелила полотенце, поставила солонку, положила хлеб, и стол тоже как будто повеселел.

3

В час дня пришел учитель Гершка-умник и сразу принялся делать вид, что он плохо говорит на идише:

— Ну, здравствете! Так-с. Ты, Зелда, возьми книга… То есть книжку. А ты, как тебе звать? Не понимаешь? Файвеле? Хорошо. Возьми бумагу, то есть тетрадь.

Для урока они пересели поближе к окну за маленький столик. Гершка-умник открыл Файвкину тетрадь в косую линейку и с очень гордым видом написал первую строчку.

И кажется, написал-то учитель Гершка всего одно слово. Всего лишь Е-ка-те-ри-но-славъ. А если я скажу, что он при этом посапывал своим носом-картошкой? А если я скажу, что он при этом пощипывал свои маленькие усики, словно они у него были огромные, как у жандарма?.. Но к чему все эти шуточки, если написал он все-таки очень искусно: четырнадцать русских букв слова Екатеринославъ заняли целиком всю первую строчку Файвкиной тетради, не больше, но и не меньше. Ни одной лишней палочки не торчало. Каждая буква сидела в своей косой клеточке между линеечек, как горошина в стручке. А большая русская «Е»! Она стояла в начале строчки, возвышаясь на два этажа, как распрямившаяся пружина. За такую букву «Е» не стыдно перед Богом и людьми.

Гершка написал и с кривой улыбочкой пододвинул тетрадь Файвке, словно говоря: «Интересно, найдется на этом свете хоть одна живая душа, способная это повторить?»

Со всем возможным рвением принялся Файвка копировать учительскую строчку. Но только он начал усердно выводить большую букву «Е», как сразу попался в ловушку. У него вместо буквы получился какой-то недоношенный уродец с раздувшейся от водянки головой и вспученным животом. Тогда в качестве магического средства Файвка попробовал посопеть, как учитель, носом. Он уперся кончиком языка в левую щеку и стал выписывать им кренделя в форме русских букв. Прежде чем приступить к очередной букве, Файвка семнадцать раз макал перо в чернила, как солидный писарь. Но это мало помогало. Семи рук и семи языков было бы недостаточно, чтобы написать Екатеринославъ так, как это слово вывел Гершка-учитель!

Например, следующая буква — русская «к», вышла у Файвки похожей на гвоздь с двумя прицепленными к нему лягушачьими лапками. Русская «а» походила на разбитое яйцо с торчащими из скорлупы лапкой и головой только что проклюнувшегося цыпленка, а русское длинное «р» — на накренившуюся виселицу, на которой болтается повешенный острожник со скрюченными коленками. Буква «в» напоминала беременную, которая поскользнулась и протягивает руку, чтобы кто-нибудь помог ей встать… Не лучше обстояло дело и с остальными буквами четырнадцатиглавого слова Екатеринославъ. Мало того, что буквы вышли у Файвки «неописуемой красоты», так они еще и расположились, каждая в своей косой клеточке с таким же удобством, с каким извозчик мог бы расположиться в колыбельке — руки, ноги и кнутовище торчат во все стороны. Прямо больно смотреть! Еще две строчки тяжелой работы пальцами и языком, и Файвка отчаялся. Он со своей стороны сделал все, что в человеческих силах, чтобы остаться верным божественному оригиналу, то есть учительскому подчероку. Но Файвке было очевидно, что это все равно, что карабкаться по стремянке, чтобы достать тарелочку с неба! В жизни ему не написать Екатеринославъ так, как это сделал его учитель Гершка. Безнадежно! Файвка вернул на место измученный язык и пустил свое перо гулять, как жеребенка без узды, а сам принялся с любопытством слушать и глазеть на то, что происходит вокруг. Но, странное дело, буквы стали получаться вовсе не хуже, чем раньше, наоборот: намного лучше…

Гершка-умник тем временем важно втолковывал Зельдочке любопытную историю из русской хрестоматии:

— По-са-дил де-ед pen-ку. То есть дед посеял репу. Она выросла большая, очень большая. Пошел дед ее выдергивать, тянет-тянет, но выдернуть не может.

— По-звал… Позвал дед бабушку. Бабушка за дедушку, дедушка за репку…

Гершка-учитель вбил в свою похожую на тыкву голову, что из-за своих глубоких познаний в русском языке он плохо говорит на идише. Он нарочно коверкал переводимые слова, менял, словно нееврей, мужской род на женский и наоборот. При этом еще отчитывал Зельдочку за невнимательность. Получалось ни то ни се, примерно как буквы Файвкиного Екатеринослава. Выглядело это так:

— По-звал... Та-ак. Бабка позвал, значит, внучка. Внучка за бабка. Та-ак. Этот бабка за дедку, значит. Что ты уставилась на мой нос… В книгу гляди! Эта дедка за репка и т. д. [142]

Лейба-горбун уже сидел напротив за накрытым с одного угла большим коричневым столом и обедал. Точнее говоря, пока еще он не начал есть, пока он только крошил хлеб в миску с борщом. Буханку хлеба он разделил на краюхи, краюхи разрезал на длинные ломти, ломти покрошил на четырехугольные кусочки, такие же, какие Файвкин папа крошит для поисков квасного [143] . Но Лейба-горбун крошил их с совсем иным, существенно большим рвением и с иным расчетом… Отломит — и вздохнет, вздохнет — и отломит.