Прекрасные и обреченные - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Скотт Фицджеральд cтр.№ 12

Энтони приподнялся на локте и с воодушевлением подхватил:

— Он старается идти в ногу с жизнью, как любой литератор, за исключением самых никчемных, и все же большинство из них питаются переваренной пищей. Сам сюжет или персонаж можно взять из жизни, но писатель, как правило, трактует их, основываясь на последней прочитанной книге. Например, предположим, встречает он капитана корабля и видит в нем самобытный персонаж. Однако в действительности он ищет сходство между этим капитаном и образом, который создал Ричард Генри Дана, или кто там еще пишет о капитанах кораблей. Вот почему он знает, как изобразить своего капитана на бумаге. Дик, разумеется, может описать заведомо колоритный персонаж, какие уже встречались и прежде, только способен ли он точно передать характер собственной сестры?

Следующие полчаса они посвятили обсуждению вопросов литературы.

— Классической, — выдвинул предположение Энтони, — считается удачная книга, которая выдержала испытание временем и вызывает интерес у следующего поколения. Тогда ей ничто не грозит, как стилю в архитектуре или мебели, ибо взамен скоротечной моды она обретает художественную значимость.

Через некоторое время тема себя исчерпала, так как интерес к ней со стороны обоих молодых людей не являлся профессиональным. Просто они обожали обобщения. Энтони недавно открыл для себя Сэмюэла Батлера и считал его бойкие афоризмы из записной книжки вершиной искусства критики. Мори, чей разум окончательно созрел благодаря детально разработанной жесткой жизненной позиции, был из двух друзей более мудрым, однако в целом они не сильно отличались друг от друга по умственным способностям.

С литературы они плавно перешли к перипетиям прожитого дня.

— У кого устраивали чаепитие?

— У Эберкромби.

— И почему же ты задержался? Встретил миленькую дебютантку?

— Угадал.

— Неужели? — изумился Энтони, повышая голос.

— Ну, строго говоря, она не дебютантка. Сказала, что начала выезжать в Канзас-Сити два года назад.

— Стало быть, засиделась?

— Ничего подобного, — весело запротестовал Мори. — Это слово совсем к ней не подходит. Она… в общем, она казалась там самой юной из всех.

— Однако ее опыта хватило, чтобы ты опоздал на поезд.

— Прелестное дитя.

Энтони насмешливо фыркнул:

— Ах, Мори, ты сам впадаешь в детство. Что подразумевается под словом «прелестное»?

Мори с беспомощным видом уставился в пространство.

— Ну, не могу ее точно описать. Скажу одно: она прекрасна. Удивительно живая и непосредственная. А еще она жевала желатиновые пастилки.

— Что?!

— Ну, в некотором роде тайный порок. Она очень нервная. Говорит, что всегда жует желатиновые пастилки на чаепитиях, потому что приходится долгое время находиться без движения на одном месте.

— Ну и о чем же вы говорили? О Бергсоне или билфизме? Или обсуждали аморальность уан-степа?

Мори сохранял невозмутимость, шерсть была гладкой и не дыбилась ни в одном месте.

— Мы и в самом деле затронули тему билфизма. Кажется, ее мать билфистка, хотя большей частью мы говорили о ногах.

Энтони буквально затрясся от смеха.

— О Господи! И о чьих же ногах?

— О ее. Она много рассказывала о своих ногах, будто они антикварная редкость. У меня возникло непреодолимое желание на них взглянуть.

— Она что, танцовщица?

— Нет, я выяснил, что она кузина Дика.

Энтони так резко выпрямился, что подушка, на которую он опирался, встав на дыбы, спикировала на пол, словно живое существо.

— А звать ее Глория Гилберт? — воскликнул он.

— Ну разве она не чудо?

— Затрудняюсь сказать… судя по тупости ее папаши…

— Знаешь, — решительно перебил Мори, — возможно, ее семейство наводит уныние не хуже профессиональных плакальщиков, но я склонен думать, что сама девушка — человек своеобразный и искренний. На вид заурядная выпускница Йельского университета, но на самом деле совсем другая, совершенно особенная.

— Ну-ну! — подтрунивал Энтони. — Как только Дик назвал ее безмозглой, я сразу понял, что девушка наверняка очаровательная.

— А он так и сказал?

— Клянусь. — Энтони снова насмешливо фыркнул.

— Ну, у женщины он под мозгами подразумевает…

— Это мне хорошо известно, — нетерпеливо перебил Энтони. — Он имеет в виду болтовню о литературе.

— Вот именно. Дамы из тех, которые считают ежегодный упадок нравственности в стране либо хорошим признаком, либо дурным тоном. Непременное пенсне на носу или корчат из себя невесть что. А эта девушка говорила о своих ножках, а еще о коже… о своей коже. Всегда говорит о чем-нибудь своем. Рассказала, как хочет загореть летом и насколько ей обычно удается достигнуть желаемой цели.

— И ты сидел, околдованный ее контральто?

— Контральто?! Да нет же, ее загаром! Я и сам задумался о загаре, вспомнил, какого добился оттенка, когда загорал в последний раз два года назад. Да, загорал я в прежние времена хорошо, до цвета бронзы, если память мне не изменяет.

Энтони снова откинулся на подушки, сотрясаясь от смеха.

— Ох, Мори, да она тебя здорово завела! Мори, коннектикутский спасатель. Человек с кожей цвета мускатного ореха. Потрясающе! Богатая наследница сбегает с береговым охранником, покоренная его сногсшибательной пигментацией! А потом выясняется, что в его жилах течет кровь аборигенов Тасмании!

Мори, вздохнув, поднялся с места и, подойдя к окну, отдернул занавеску.

— Метель.

Энтони, продолжая тихо смеяться, ничего не ответил.

— Снова наступила зима, — донесся от окна шепот Мори. — Мы стареем, Энтони. Мне уже двадцать семь. О Господи! Через три года будет тридцать, а потом я стану одним из тех, кого студент последнего курса называет пожилым человеком.

Энтони мгновение помолчал.

— Ты старик, Мори, — согласился он наконец. — И первым признаком стремительно приближающейся непотребной дряхлости является обсуждение девичьих ножек и загара, которому ты посвятил весь день.

Мори резким движением опустил штору.

— Идиот! — вскричал он. — И это я слышу от тебя! Так вот, юный Энтони, я сижу здесь и буду сидеть дальше, пока не вырастет следующее поколение, наблюдая, как весельчаки вроде тебя, Дика и Глории проносятся мимо в танце, распевая, любя и ненавидя друг друга. В вечном вихре движения и страстей. А меня трогает только полное отсутствие чувств и переживаний. И я буду сидеть, и будет падать снег… Эх, где же Кэрамел с его записной книжкой! Наступит еще одна зима, и мне исполнится тридцать. А ты с Диком и Глорией будешь вечно кружиться в танце и петь, пролетая мимо меня. А когда вы все исчезнете, я стану подбрасывать мысли другим Дикам и выслушивать циничные рассуждения о разочарованиях других Энтони… и, разумеется, обсуждать оттенки загара на будущее лето с другими Глориями.