Плачь, Маргарита - читать онлайн книгу. Автор: Елена Съянова cтр.№ 11

В начале двадцатых, когда Адольф был, в сущности, очень одинок и когда он лишь набирал воздуху, закаляя волю, шлифуя свой природный дар, ему нужна была бессловесная тень, вера, абсолютная преданность. Тогда он, Рудольф Гесс, первым из всех обратился к нащупывающему свой путь лидеру с божественным словом «фюрер», сделав для движения больше, чем тысяча самых горластых поклонников. Тогда он поднял свой крест и нес его честно все это время. Тогда он начал свой путь и шел по нему, пока были силы…

«Все это вздор, конечно! — отмахнулся от назойливых мыслей Рудольф. — Неуместная патетика, интеллигентский бред, как говорит Геббельс. Но… почему бы мне и в самом деле не поработать с Карлом не пару дней, а пару лет?»

Это простое и счастливое решение ударило ему в голову так физически ощутимо, что он стиснул ее обеими руками. Вспышкой возникло лицо Адольфа, которому он излагает свои аргументы. «Ты ведь сам всегда сожалел о том, что мало разбираешься в этой области, которую тем не менее считаешь основополагающей! Тебя всегда приводили в восторг термины Карла, такие как «жизненное пространство» или «Пруссия Востока» (основатель геополитики Карл Хаусхофер (1869–1946) ввел эти понятия в лексикон нацистских руководителей, выдвинув идею о том, что расширение жизненного пространства для немцев неизбежно приведет к территориальной экспансии, прежде всего на восток, «Пруссией Востока» Хаусхофер называл Японию, видя в ней союзницу Германии в будущей мировой политике, в 30-е годы территория Хаусхофера стала частью официальной доктрины нацистской Германии.)! Ты всегда сожалел о том, что геополитические идеи сложны для понимания масс, а Хаусхофер высокомерен с недоучками… Так почему бы мне не заставить научные абстракции говорить языком лозунгов, твоим языком? Ты всегда утверждал, что для экспансии потребуется теоретическая база. Нет, нет же, черт подери, как раз теория, вызрев в гениальных умах, рано или поздно потребует экспансии!»

Рудольф не заметил, как вышел под хлещущий дождь. Он не чувствовал ничего, когда, подняв голову, с изумлением смотрел в ровное, без единого просвета, бледно-серое небо, перечеркнутое одинокой свинцовой полосой, застывшей посередине.

Дамы пили кофе в «фонарной» гостиной. Мужчины еще не просыпались. Чуткая Ангелика сразу увидела на лице вошедшей Эльзы какую-то тень. «Что? — спросили ее глаза. — Что случилось?» Эльза вошла с маленьким томиком, который протянула Ангелике. Это были «Сонеты» Шекспира. Гели нервно листала книжку, точно что-то искала в ней. Вдруг она вскинула голову, будто ее осенило. «Ты… из-за меня?» — спросили ее глаза, но не получили ответа.

Теперь их было четверо — в избранный круг попала и юная Ева Браун, которую Эльза, пожалев, забрала у Гоффмана и устроила так, чтобы девушка, не имевшая возможности даже переодеться с дороги, смогла прийти в себя и отдохнуть. Потом пригласила ее к завтраку.

Елена сперва ревниво изучала восемнадцатилетнюю глупую мордашку, по прихоти Эльзы появившуюся в их интимном кружке, точеную фигуру с высокой грудью и узкими бедрами. Но ревность быстро растаяла. От присутствия Евы ничего не менялось, как будто в гостиную внесли лишний стул.

Зашел поздороваться Геббельс и, увидев томик Шекспира, собрался что-то сказать, но Елена бросила на него такой зверский взгляд, что он только развел руками.

Давние любовники, неутомимые и нежные наедине, они при посторонних постоянно конфликтовали, часто из-за несносной манеры Йозефа (которого Елена называла Полем, от его первого имени Пауль) постоянно цитировать кого-либо из известных или малоизвестных авторов, а затем невинно вопрошать окружающих: «Откуда цитата?» Почему-то, несмотря на то что все изречения приходились к месту и помогали выявить суть дела, эта привычка Йозефа была всем неприятна и вносила хаос в умы. Собеседники, не желая прослыть невеждами, начинали судорожно рыться в памяти, перетряхивать школьные познания, затем выдавались версии одна нелепей другой, и в конце концов Геббельс, устыдив всех, давал правильный ответ. Все сразу же заявляли, что именно это они и имели в виду. Но если мужчины всякий раз попадались на удочку, то фрау Елена просто зубами скрежетала, стоило Геббельсу собраться что-либо процитировать.

— Только посмей, Поль, сдуть при мне пыль с какого-нибудь мумифицированного Овидия, и я тебя укушу!

У Поля тоже имелись претензии к Хелен (он, конечно, догадался, как она развлекалась эти дни), и чтобы случайно не попасть под перекрестный огонь, Эльза и Гели отправились почитать в тепле библиотеки. В доме и в самом деле становилось прохладно, а в «фонарной» и вовсе свежо. Еву они позвали с собой. Девушка тотчас же удалилась в другой конец зала и принялась исследовать содержимое огромных шкафов. Наконец-то им удалось уединиться, и Гели, мерцая глазами из-под рассыпавшихся кудрей, напряглась в ожидании.

— Мы немного отложим наши планы, Гели. Мне придется вернуться в Мюнхен, — сказала Эльза. — Мне очень жаль.

— Это все? — Гели глядела не мигая, словно ждала чего-то еще.

— В каком смысле?

— Мне показалось, ты расстроена.

— Мне хотелось поехать с тобой.

— Только из-за этого?

— Ты так радовалась.

Гели, сияя, держала ее руку. Вдруг ее опять что-то встревожило.

— Ты говоришь мне правду?

— Конечно. Я, пожалуй, провожу Еву в ее комнату. По-моему, бедняжка совсем измучилась и ненавидит нас всех.

— Да, — согласилась Гели. — Она какая-то жалкая. Хоть и красивая.

Она проводила глазами стройную ассистентку Гоффмана, а потом, открыв «Сонеты», еще долго глядела поверх книги в одну точку.

«Мы станем депутатами рейхстага для того, чтобы изменить веймарские умонастроения! Мы придем как враги! Мы придем как волк, вламывающийся в овчарню!»

Таковы были лозунги избирательной кампании 1928 года, предложенные Геббельсом.

Гитлер нервничал:

— Эта кампания длится уже три недели! Впереди еще три. Мы стоим посредине пути. Но где, где настоящие лозунги? Я спрашиваю вас, где хотя бы одна стоящая фраза? Хотя бы слово! Я желаю услышать его, если здесь еще не разучились думать!

Берлинская склока вырвала шесть драгоценных дней, и хотя кампания уже катилась лавиною, он нутром чувствовал разброд и шатанья. Да еще проклятое горло, вечный внутренний враг, опять подвело. Какая-то журналистская мразь из скверной берлинской газетенки написала о фюрере: «Этот человек не существует, он лишь производит шум».

— Если так пойдет дальше, я и шума производить не смогу, — мрачно шутил Адольф по поводу своего голоса, все более напоминавшего шуршание автомобильных шин.

Итак, хорошего лозунга у кампании не будет — это становилось ясно. Три недели до финиша, а все выглядели будто выжатыми. Даже суточный отдых не восстановил силы. Сегодня приехали Эссер, Шварц и Лей, но что проку! Герман Эссер — великий говорун, но по части новых мыслей обычно помалкивает. Ксавье Шварц, партийный казначей, горазд только убытки подсчитывать. А Роберт Лей, гауляйтер Кельна, хоть и умница, но до общего сбора вечером двадцать третьего вообще не показывался фюреру на глаза, а когда явился, сразу навел того на подозрения. Лей был возбужден и заикался больше обычного — первый признак того, что он опять «перебрал». Ну, соратники! Ну, сукины дети! Вождь, однако, приберег критику на послевыборное время, а пока глазами постоянно цеплялся за Геринга, который, кажется, один оставался в форме и был, как всегда, достаточно продуктивен.