Ева Луна - читать онлайн книгу. Автор: Исабель Альенде cтр.№ 90

— Ты представляешь себе, птичка моя, как надо мной судьба посмеялась: столько лет я спала в гробу, чтобы подготовиться к смерти, чтобы она не застала меня врасплох, и вот тебе на: врасплох меня застала не смерть, а жизнь. Ну уж нет, больше меня в деревянный ящик не засунут — ни до смерти, ни после. Когда придет время переселяться на кладбище, я потребую, чтобы меня закопали в землю стоя, как дерево.

Мы отвезли ее к себе домой. Еще по дороге, в такси, Эльвира стала внимательно разглядывать Мими, потому что явно впервые в жизни видела такое удивительное создание; первым делом она высказалась в том духе, что моя подруга очень уж напоминает большую куклу. Потом она потрогала Мими, внимательно ощупала ее со всех сторон, и привычные к работе с самыми разнообразными продуктами руки кухарки подсказали ей нужное сравнение: кожа белая и гладкая, как луковица, груди упругие, как недозрелые грейпфруты, а пахнет от нее миндальным печеньем и швейцарскими пирожными; лишь после этого Эльвира водрузила на нос очки и еще раз внимательно осмотрела мою подругу. В конце концов у нее не осталось сомнений, что это не человек, а существо из какого-то другого мира. Это ангел — таков был ее вывод. Сама Мими прониклась к ней искренней симпатией с первых же минут знакомства, потому что, если не считать мамы, любовь к которой Мими пронесла через всю жизнь, и меня, у нее ведь не было близких, ничего похожего на нормальную семью; все родственники Мелесио отвернулись от него, когда он сменил свое мужское тело на женское. Ей не меньше, чем мне, нужна была бабушка. Эльвира согласилась воспользоваться нашим гостеприимством и остаться у нас в доме лишь после того, как мы раз сто повторили свое приглашение и смогли наконец убедить ее, что делаем это не из вежливости, а абсолютно искренне. Впрочем, жить ей было все равно негде, а из всего скромного имущества, приобретенного за долгую жизнь, у нее остался лишь тот самый гроб, против присутствия которого в доме Мими ничуть не возражала, хотя он ни в коей мере не вписывался в дизайн интерьера. Впрочем, Эльвира немало удивила нас, заявив, что больше не нуждается в нем, так как гроб уже однажды спас ей жизнь и она больше не собирается подвергать себя такому риску.

Через несколько дней мне позвонил Рольф Карле, вернувшийся из Праги. Мы договорились о встрече, и он заехал за мной на старом, сильно потрепанном джипе; мы поехали на побережье и еще до полудня оказались на шикарном пляже с кристально чистой водой и розоватым песком; этот райский уголок не имел ничего общего с тем вздыбившимся морем, по которому я так любила плавать в те годы, когда работала служанкой в доме старого холостяка и не менее старой девы. Мы полдня купались, плескались в воде у берега и загорали, до тех пор пока не проголодались. Одевшись, мы отправились на поиски какого-нибудь прибрежного кафе или гостиницы, где, как мы знали, подавали свежую, только утром выловленную, жареную рыбу. После обеда мы остались сидеть на набережной, смотрели на море, пили белое вино и рассказывали друг другу о своей жизни. Я поведала о своем детстве, о том, как работала прислугой в разных домах, об Эльвире, спасенной из вод потопа, о Риаде Халаби и обо многих других; умолчала я лишь об Уберто Наранхо: тот сумел вбить мне в голову основополагающие правила конспирации, и его имени я не произносила ни при каких обстоятельствах. Рольф Карле в свою очередь рассказал мне о голодном военном детстве, о том, как исчез, фактически пропал без вести его брат Йохен, об отце, которого нашли повешенным в лесу, о лагере военнопленных.

— Странное дело, я вдруг понял, что никогда раньше никому об этом не рассказывал.

— Почему?

— Не знаю, наверное, не хотел никому раскрывать свои тайны. Детство — это самая темная страница моего прошлого, — сказал он и надолго замолчал; так мы и сидели, глядя на море, и лишь иногда я искоса поглядывала на Рольфа, пытаясь понять, о чем он думает.

— А что случилось с Катариной?

— Она умерла в больнице — в тоске и одиночестве.

— Нет-нет, пусть она и умерла, но не так, как ты говоришь. Давай придумаем, как все было на самом деле. Было воскресенье, первый солнечный день весны. Катарина проснулась в хорошем настроении, и медсестра усадила ее на террасе в шезлонг, укутав ноги теплым пледом. Твоя сестра смотрела на первые набухающие почки, на птиц, которые уже начали вить гнезда под стропилами террасы, ей было хорошо, тепло и спокойно. Она чувствовала себя так, как там, под кухонным столом, когда ты обнимал и успокаивал ее; именно ты снился ей в то утро. Да, у нее не было памяти, но инстинкты сохранили в ней то тепло, которое ты ей дарил, и всякий раз, когда ей было хорошо, она тихонько бормотала твое имя. Так, с твоим именем на устах, она и уснула навеки, когда душа покинула ее тело — тихо, чтобы не терзать и не беспокоить невинное создание. Вскоре в больницу пришла ваша мама, она всегда приходила по воскресеньям; она вышла на террасу, подошла к шезлонгу и увидела дочь мирно спящей; на ее губах застыла последняя блаженная улыбка. Мама закрыла ей глаза, поцеловала в лоб и заказала для нее белый, как платье невесты, гроб, куда ее и уложили, выстлав его изнутри белой скатертью.

— А мама, ты придумаешь хороший конец этой сказки и для нее? — дрогнувшим голосом спросил Рольф Карле.

— Да. Она вернулась домой с кладбища и увидела, что соседи поставили во все кувшины, какие только были в доме, красивые весенние цветы. Они сделали это, чтобы ей не было одиноко. По понедельникам она обычно пекла хлеб; она проснулась утром, надела выходное платье, повязала передник и стала готовить стол, на котором обычно раскатывала тесто. Мир и покой царили в ее душе, потому что все ее дети были наконец устроены: Йохен в своих странствиях по миру встретил хорошую женщину, женился и завел детей, жизнь Рольфа отлично сложилась в далекой Америке, а теперь и Катарина, освободившись наконец от прижимавшего ее к земле такого несовершенного тела, могла летать в облаках в свое удовольствие.

— А как ты думаешь, почему моя мать так и не согласилась приехать сюда и жить рядом со мной?

— Не знаю… может быть, она просто не хотела уезжать из своей родной страны.

— Она уже старая и одинокая, ей было бы гораздо лучше здесь, в колонии, рядом с моими дядей и тетей.

— Не каждый может эмигрировать, Рольф. Она живет спокойно, храня свой сад и свои воспоминания.

В течение целой недели в стране только и говорили что о наводнении и нанесенном им ущербе; другие новости в прессе практически не появлялись, и, если бы не Рольф Карле, народ, наверное, так и не узнал бы о резне, устроенной в одном из армейских центров по подготовке операций против партизан. Это страшное известие просто утонуло бы в мутных водах потопа и словоблудии властей. Все началось с бунта, поднятого группой политзаключенных, содержавшихся во временной тюрьме на территории военной базы: мятежники захватили оружие охраны и заняли несколько зданий в одном из секторов базы. Комендант гарнизона, человек вспыльчивый и решительный, не стал запрашивать у командования указаний, а просто-напросто отдал приказ стереть захваченные здания с лица земли вместе со всеми, кто там находился. Этот приказ офицера был воспринят его подчиненными абсолютно буквально, и штурм был проведен с применением артиллерии. Уже в ходе артиллерийского обстрела погибла большая часть мятежников и других заключенных, остававшихся в своих камерах; раненых вообще не осталось, потому что тех, кто пережил обстрел и штурм, вывели на плац и расстреляли без каких бы то ни было разбирательств. Когда у солдат комендантской роты прошло опьянение кровью и были пересчитаны трупы, стало понятно, что информация о случившемся рано или поздно просочится в прессу; скрыть бойню такого масштаба было попросту невозможно: канонаду слышали во всех окрестных деревнях, а в радиусе нескольких километров с неба на землю попадали сраженные взрывной волной и осколками птицы. Объяснить этот природный феномен очередным чудом, сотворенным статуей Иисуса, не представлялось возможным. Слухи о происшедшем поползли быстрее, чем распространялся удушливый запах над братскими могилами наскоро закопанных в ямы заключенных. Военные первым делом запретили любопытным приближаться к месту захоронения и попытались установить в прилегающих к базе районах режим строжайшей цензуры и подпитанного страхом молчания. У правительства не оставалось другого выбора, как встать на сторону отличившегося коменданта и выгораживать его в глазах общественного мнения. Никто не имеет права применять силу и поднимать оружие против органов правопорядка; любая вооруженная борьба с государством ставит под угрозу нашу демократию, злобно, но неубедительно и не слишком вразумительно брюзжал где-то в недрах своего кабинета президент. Вскоре появилась так называемая официальная версия, согласно которой большая часть жертв была связана с тем, что заключенные в ходе восстания перестреляли друг друга. Эту ложь повторяли во всех средствах массовой информации столько раз, что в нее, казалось, поверили даже те, кто ее придумал. Впрочем, Рольф Карле слишком хорошо знал ситуацию в стране и нравы, царившие в тех районах, где шла вооруженная борьба, чтобы принять официальную версию на веру; не дожидаясь, пока Аравена отправит его в командировку, он поехал туда, куда в те дни не совал нос ни один из журналистов. Часть информации он получил от своих друзей, по-прежнему скрывавшихся в горах, а остальное выяснил у самих же солдат — участников штурма. Разговорить их оказалось нетрудно: порой хватало пары кружек пива, чтобы у них развязался язык; солдат и самих мучила совесть, потому что далеко не все были рады принимать участие в массовом убийстве. В итоге уже через три дня, когда в окрестностях базы собрали всех мертвых птиц, а над могилами, дополнительно засыпанными толстым слоем земли, перестал подниматься смрадный трупный запах, у Рольфа Карле были в распоряжении неопровержимые доказательства очередного преступления правящего режима; он был готов пробиваться через любую цензуру, но Аравена охладил пыл молодого журналиста, сказав, чтобы тот не строил иллюзий: на телевидении не будет не только ни одного кадра, но и ни одного слова на эту тему. Рольф впервые в жизни серьезно поссорился со своим учителем, обвинив того в двуличии и фарисействе и заявив, что директор телевидения в таком случае несет ответственность за случившееся наравне с убийцами и прикрывающим их правительством. Выслушав все упреки и обвинения, Аравена остался непреклонен. Тогда Рольф переговорил с несколькими оппозиционными депутатами конгресса и показал им свои фотографии и видеосъемки, чтобы те наконец могли убедиться, какими методами правительство пытается подавить недовольство народа, выражающееся в партизанской войне. Кроме того, депутаты увидели, в каких нечеловеческих условиях содержатся захваченные в плен повстанцы. Весь этот материал был представлен в конгрессе, и депутатам не оставалось ничего другого, кроме как признать факт массового уничтожения заключенных и потребовать эксгумации, пересчета и опознания тел погибших, а также назначить парламентское расследование с целью определить и наказать виновных в данном преступлении. Президент стал заверять народ, что готов расследовать это чудовищное преступление, невзирая на чины и звания, и доведет дело до суда, даже если это будет стоить ему самому отставки. Тем временем рота солдат-новобранцев разобрала руины, закатала асфальтом место трагедии и даже высадила целую аллею на том месте, где находились самые первые могилы. Следователи, бодро взявшиеся за дело, быстро заплутали в лабиринтах кодексов и других законодательных актов, а руководителей всех средств массовой информации собрали в Министерстве внутренних дел и популярно разъяснили, к каким губительным для государства последствиям может привести диффамация Вооруженных сил. Рольф Карле тем временем продолжал вести свое журналистское расследование с неослабевающим упорством; ему наконец удалось преодолеть молчаливое сопротивление Аравены и прижать к стенке привычно пытающихся уйти от ответственных решений депутатов от оппозиции; в конце концов на устроившего эту бойню коменданта было наложено дисциплинарное взыскание, а парламент принял декрет, согласно которому за политическими заключенными сохранялись все конституционные права, судить их следовало открытым гражданским судом и содержать в общих тюрьмах, а не на территории военных гарнизонов, куда гражданские власти не имели доступа. В результате всей этой возни девять партизан, содержавшихся в форте Тукан, были перевезены в тюрьму Санта-Мария, что ни в коей мере не являлось облегчением их участи, но сослужило добрую службу тем, кто давно пытался замять и закрыть это дело поскорее, как обычно, погасив скандал волной всеобщего равнодушия.