Ева Луна - читать онлайн книгу. Автор: Исабель Альенде cтр.№ 83

— Не переживай, не один ты такой, все мы так себя чувствуем, со временем привыкнешь, — мрачно шутил команданте.

Запасы продовольствия в этих затерянных в джунглях лагерях почитались как нечто священное, но время от времени кто-то из бойцов не выдерживал голодного существования и крал из хозяйственной палатки какую-нибудь банку сардин. Наказание, следовавшее за таким проступком, могло показаться со стороны излишне жестоким, но дело было не только в ценности продуктов, но и в необходимости показать новобранцам значение солидарности и взаимопомощи. Иногда кто-нибудь из партизан ломался и, упав на землю, начинал плакать и сквозь слезы звать маму; тогда команданте подходил к бившемуся в истерике бойцу, помогал ему встать, отводил подальше, туда, где никто не мог их видеть и слышать, и о чем-то говорил с ним. Секрет своего дара утешителя команданте никому не раскрывал, но обычно сорвавшийся и, казалось, уже готовый бросить эту войну боец возвращался после таких бесед преображенным и вновь готовым сражаться. Но если кто-нибудь совершал предательство, тот же самый команданте был готов казнить такого человека на глазах у всех.

— Смерть или тяжелое ранение могут настичь тебя в любой момент, если ты живешь здесь, в джунглях, нужно быть готовым ко всему. Если честно, выживают немногие, ну а победу можно вообще считать чудом, — сказал как-то раз команданте Рохелио в разговоре с Рольфом.

Рольф чувствовал, что за эти месяцы успел постареть; его тело изнашивалось, не выдерживая нагрузок, словно на глазах. Порой он переставал понимать, что он тут делает и на кой черт его сюда занесло; здесь терялось ощущение времени, иногда час тянулся как неделя, а в другой раз неделя пролетала как миг, как короткий сон. Отсюда, из лагеря повстанцев, трудно было получить объективную информацию о ходе боевых действий, об общем положении дел в стране и о влиянии вооруженной борьбы на политическую ситуацию; здесь вообще мало говорили и больше молчали, но это молчание было каким-то странным, неправильным, оно было насквозь пропитано странными предчувствиями, намеками, в нем слышались шорохи сельвы, шелест листьев, отдаленные крики, стоны и голоса бормочущих в бреду раненых. Рольф научился спать урывками, порой сидя или даже стоя, днем, ночью, в полубеспамятстве от усталости, и при этом оставаться всегда начеку. Он проваливался в сон, крепкий как смерть, но любой едва слышный шорох мог заставить его тотчас вскочить на ноги. Он смирился с вездесущей грязью, но так и не смог привыкнуть к ней. Ему было мерзко от запаха собственного немытого тела, и он мечтал о том, как когда-нибудь окунется в чистую воду, намылится и будет тереть себя мочалкой до костей, а еще там, в джунглях, он готов был отдать все, что угодно, за чашку нормального горячего кофе. Во время боевых столкновений он видел, как умирают, порой разорванные на куски взрывами, те люди, с которыми он накануне делил последнюю сигарету; он склонялся над ними, нацеливал объектив камеры и снимал, снимал, снимал. В этот момент он не был самим собой, а словно уносился куда-то далеко и смотрел на еще теплые трупы будто не в упор через объектив, а с другой планеты через огромный телескоп. Главное — не сойти с ума, повторял он про себя. Ты не имеешь права терять рассудок, твердил он себе вновь и вновь, как это уже бывало на других войнах. В его памяти оживали уже подзабытые страшные образы из детства — день похорон узников концлагеря, а за ними шли воспоминания и о других войнах. Он знал по собственному опыту, что любое подобное событие навсегда откладывается в памяти, оставляет шрам на сердце; просто иногда человек не сразу в состоянии осознать: именно то, что он видит сейчас, останется с ним на всю жизнь; порой эти чудовищные воспоминания словно замораживаются и лишь со временем встают перед внутренним взором, поражая своей полнотой, детальной точностью и яркостью; время от времени он спрашивал себя, на кой черт ему все это нужно, зачем ему нужна эта война, послать бы все это подальше и вернуться в город. Любая другая работа, любое другое задание главного редактора покажутся раем по сравнению с этим лабиринтом кошмаров. Уйти, сбежать, спрятаться на долгое время там, в колонии, вдохнуть полной грудью знакомый аромат гвоздики, корицы, ванили и лимона. Но мысли мыслями, а дело делом, и он продолжал жить вместе с партизанами, перебирался с ними из одного горного лагеря в другой и во всех походах крепко сжимал в руках камеру, точно так же как все остальные — оружие. Как-то раз под вечер четверо парней принесли в лагерь на носилках команданте Рохелио; он был завернут в походное одеяло, так как его бил озноб: его ужалил скорпион, и теперь все его тело сводили страшные судороги.

— Товарищи, давайте без соплей обойдемся, ну что вы суетитесь, от этого еще никто не умирал, — пробормотал Рохелио. — Дайте мне отлежаться, и все пройдет само.

К этому человеку Рольф Карле испытывал смешанные, противоречивые чувства; никогда ему не было в присутствии команданте легко и комфортно, он прекрасно понимал, что командир повстанцев ему доверяет не до конца, и это ставило Рольфа в тупик: почему тот все же согласился на его присутствие в отряде и никогда не мешал журналисту делать свою работу? Рольфу было не по себе от его суровости и жесткости, но это не мешало восхищаться тем, как он командовал своими людьми, как учил их и воспитывал. Из города в партизанские отряды приходили безусые юнцы, и командир буквально за несколько месяцев превращал их в настоящих бойцов, не чувствительных ни к боли, ни к усталости, суровых, смелых, знающих свое дело; при этом он каким-то чудом умудрялся оставить в целости и неприкосновенности те юношеские идеалы, под воздействием которых молодые ребята, студенты меняли комфортную городскую жизнь на полное опасностей существование в горной сельве. Нечего было рассчитывать, что в почти пустой аптечке отряда найдется сыворотка против укуса скорпиона; оставалось лишь ждать и надеяться, что организм сумеет сам преодолеть воздействие яда. Команданте метался в бреду, а Рольф все это время находился рядом, то укрывая его одеялом, то вытирая пот и поднося воду, когда озноб сменялся внезапно накатывавшейся волной жара. Через два дня температура у команданте спала и он смог улыбнуться — хотя бы одними глазами; вот тогда оба они и осознали, что, несмотря ни на что, их можно считать друзьями.

Рольфу Карле было недостаточно той информации о вооруженной борьбе, которую он мог получить у герильясов; он хотел знать и то, какой эта война видится с другой стороны. Прощание с команданте Рохелио было немногословным: оба прекрасно понимали друг друга, оба знали правила этой жестокой игры, а от лишних красивых слов обоим было бы только тяжелее. Не рассказывая никому о том, что он видел и пережил в горах, Рольф Карле не без труда получил у высшего армейского руководства разрешение работать и даже снимать в оперативных штабах, готовивших и проводивших операции против партизан. Он выходил на боевые операции вместе с солдатами, говорил с офицерами, взял интервью у президента и даже добился того, что ему разрешили снять часть тренировок и занятий военных. В итоге у него скопились тысячи метров пленки, сотни фотографий, бессчетное число аудиозаписей, — в общем, у него было больше информации по этой теме, чем у кого бы то ни было в стране.

— Ну что, Рольф, как тебе кажется, есть у герильясов шансы победить?