Дом духов - читать онлайн книгу. Автор: Исабель Альенде cтр.№ 78

Хайме и Николас потеряли всякий интерес к семье и не испытывали жалости к отцу, который в своем одиночестве напрасно пытался завязать с ними дружбу, заполнившую бы пустоту их прежних дурных отношений.

Они жили в этом доме, потому что у них не было более подходящего места для сна и еды, но обитали в нем как равнодушные тени, не замечая перемен и упадка. Хайме занимался своим делом с призванием апостола и с той же настойчивостью, с какой его отец вызывал из небытия Лас Трес Мариас и умножал состояние. Все силы Хайме отдавал больнице, бесплатно помогая бедным в свободные часы.

— Вы — неисправимый растратчик, сын, — вздыхал Труэба. — В вас нет здравого смысла. Вы еще не поняли, что такое жизнь, и ставите на иллюзорные ценности, которых просто не существует.

— Помогать бедным это реальная ценность, отец.

— Нет. Благотворительность, как и социализм, это изобретение слабых, чтобы покорить и использовать сильных.

— Я не верю в вашу теорию о сильных и слабых, — отвечал Хайме.

— В природе всегда было так. Мы живем в джунглях.

— Да, потому что те, кто устанавливает законы, думают как вы, но не всегда будет так.

— Всегда будет так, потому что мы — победители. Мы умеем вертеться в этом мире и пользоваться властью. Послушайтесь меня, сын, одумайтесь и оборудуйте свою частную клинику, я помогу вам. Только порвите с социалистическими заблуждениями! — безрезультатно призывал Хайме Эстебан Труэба.

После того как Аманда исчезла из жизни Николаса, он, казалось, пришел в душевное равновесие. Опыт, полученный во время путешествия по Индии, вызвал в нем вкус к духовным занятиям. Он оставил коммерческие авантюры, которые будоражили его в первые годы молодости, как и желание владеть всеми женщинами сразу, и страстно возжелал найти Бога на дорогах, мало проторенных. Все то же очарование, которое прежде он пускал в ход, находя учениц для танцев фламенко, теперь послужило для того, чтобы собирать вокруг себя все растущее число сторонников. В большинстве своем это были молодые люди, которым наскучила благополучная жизнь, они бродили, как и он, в поисках той философии, что позволила бы им существовать без жизненных волнений. Образовалась группа, готовая принять тысячелетние знания, которые Николас приобрел на Востоке. Одно время они собирались в задних комнатах дома, где Альба делилась с ними орехами и угощала настоем из трав, пока они занимались медитацией, сидя со скрещенными ногами. Когда Эстебан Труэба узнал, что за его спиной бродят молодые люди и эпонимы, [49] дышащие через пупок и сбрасывающие одежды по мановению волшебной палочки, он потерял терпение и выгнал их, угрожая тростью и полицией. Тогда Николас осознал, что без денег не сможет обучать Истине, и поэтому начал взимать скромную плату со своих учеников. На эти деньги он смог снять дом, где разместил академию для ясновидящих. Согласно законным требованиям и необходимости иметь юридическое название, он окрестил ее Институтом связи с ничем, ИСН. Но отец не собирался оставлять его в покое, поскольку последователи Николаса стали появляться в газетах на фотоснимках, бритоголовые, в нескромных набедренных повязках, с блаженным выражением лица, выставляя на посмешище имя семьи Труэба. Едва узнав, что пророк ИСН доводится сыном сенатору Труэбе, оппозиция воспользовалась случаем, чтобы осмеять его: духовные поиски сына пошли в ход как политическое оружие против его отца. Труэба стоически выдерживал все это, пока однажды не встретил свою внучку Альбу с бритой головой, похожей на бильярдный шар, неустанно повторяющей священное слово «Ом». С ним приключился один из самых ужасных приступов гнева. Неожиданно он нагрянул в Институт своего сына с двумя драчунами, нанятыми по случаю, которые нанесли непоправимый ущерб скудной мебели и готовы были отколотить мирных своих сограждан, пока старик не понял, что хватил через край, приказав прекратить этот разгром и ждать его на улице. Оставшись наедине с сыном, он унял яростную дрожь, овладевшую им, и проговорил сквозь зубы, стараясь не кричать, что он сыт по горло его шутовством.

— Я не желаю вас видеть, пока не вырастут волосы у моей внучки! — добавил он, прежде чем уйти, на прощанье хлопнув дверью.

На следующий день Николас выбросил обломки, которые оставили драчуны, нанятые его отцом, и вымыл помещение, ритмически дыша, чтобы уничтожить внутри себя следы раздражения и очистить душу. Затем предводитель и его ученики в одних набедренных повязках, неся лозунги с требованием свободы совести и уважения к правам граждан, проследовали до ограды конгресса. Там они достали деревянные свистульки, колокольчики, несколько небольших импровизированных гонгов и организовали такой шум, что остановилось движение пешеходов. Как только собралось достаточно публики, Николас скинул с себя набедренную повязку и совершенно обнаженный, как новорожденный младенец, улегся посреди улицы, разведя руки в стороны, точно на кресте. Машины так резко тормозили, гудели, визжали, свистели, что тревога передалась внутрь здания. В сенате прервали заседание, на котором обсуждалось право землевладельцев огораживать колючей проволокой проселочные дороги, конгрессмены вышли на балкон полюбоваться необычным спектаклем, устроенным сыном сенатора Труэбы, участники которого в это время нагишом распевали азиатские псалмы. Эстебан Труэба бегом спустился на улицу, охваченный желанием убить своего отпрыска, но не успел добежать до ограды, как почувствовал, что сердце разрывается в груди и красная пелена застилает глаза. Он упал на землю.

Николаса увезли в полицейском фургоне, а сенатора — в машине скорой помощи Красного Креста. Три недели Труэба был без сознания и чуть не отправился на тот свет. Едва поднявшись с постели, он взял Николаса за горло, посадил в самолет и отправил за границу, приказав не возвращаться и не показываться на глаза, пока он жив. Отец дал сыну, однако, достаточно денег, чтобы тот мог устроиться и жить на них еще долгое время, потому что, как объяснил Хайме, таким образом можно было избежать других безумств, которые сделали бы его посмешищем и за границей.

В последующие годы Эстебан Труэба узнавал о белой вороне в своей семье по случайным сообщениям, которые Бланка изредка передавала ему. Так он услышал, что Николас создал в Северной Америке еще одну академию для связи с ничем и имел такой успех, что даже разбогател, а ведь этого он не смог добиться ни с помощью полета на воздушном шаре, ни с помощью продажи злополучных сандвичей. Теперь он мокнул со своими учениками в собственном фарфоровом бассейне при почтительном внимании горожан, чередуя поиски Бога и удачу в коммерческих делах. Разумеется, Эстебан Труэба никогда в это не верил.

Сенатор подождал, пока у внучки немного отрастут волосы, чтобы не думали, будто у нее парша, и сам поехал записать ее в английский колледж для сеньорит. Он все еще считал, что здесь дают наилучшее воспитание, несмотря на противоречивые результаты, полученные в обучении его сыновей. Бланка была согласна, так как понимала, что недостаточно благоприятного соединения планет на звездной карте, чтобы успешно продвигаться в жизни. В колледже Альба научилась есть отварные овощи и подгоревший рис, терпеть холод в патио, петь гимны и клятвенно отказываться от всех честолюбивых надежд в этом мире, за исключением спорта. Ее научили читать Библию, играть в теннис и печатать на машинке. Последнее являлось единственным полезным занятием, освоенным ею за долгие годы обучения на чужом языке. Для Альбы, которая жила до сих пор, не слыша разговоров о грехах и достойном поведении сеньориты, не зная границ между божественным и человеческим, возможным и невозможным, видя одного своего дядю прогуливающимся по коридорам обнаженным и исполняющим прыжки и фигуры карате, а другого — погребенным под горой книг, своего дедушку, разбивающего тростью телефоны и подставки для цветочных горшков на террасе, мать, убегающую по субботам с клоунским чемоданчиком, а бабушку, двигающую столик о трех ножках и играющую Шопена, не открывая крышки рояля, повседневная рутина жизни в колледже казалась невыносимой. Ей было скучно на уроках. На переменах она садилась в самом дальнем углу патио, чтобы ее не видели, дрожа от желания поиграть со всеми и молясь в то же время, чтобы ее не заметили. Бланка предупредила ее, чтобы она не пыталась объяснять соученицам то, что она знала о природе человека из медицинских книг дяди Хайме, и не говорила бы учительницам о преимуществах эсперанто. Несмотря на эти предосторожности, директриса учебного заведения с первых же дней без труда обнаружила экстравагантность новой ученицы. Она понаблюдала за ней недели две и, когда уверилась в своем диагнозе, вызвала Бланку Труэба к себе в кабинет и объяснила ей, насколько могла корректно, что девочка совершенно не укладывается в рамки обычного британского воспитания, и посоветовала определить ее в коллеж к испанским монахиням, где, возможно, смогут сладить с ее нестандартным воображением и исправить ее ужасные манеры. Однако сенатор Труэба не был расположен позволить какой-то мисс Сент Джон заставить его смириться с подобным заключением и дал почувствовать свои возможности: его внучку не исключили. Он хотел во что бы то ни стало, чтобы девочка выучила английский язык. Он был убежден в превосходстве английского над испанским, который считал языком второго сорта, пригодным для домашних дел и для магии, для неподвластных страстей и бесполезных занятий, но неподходящим для мира науки и техники, где, как он надеялся, преуспеет Альба. Под влиянием новых времен он стал подумывать, что некоторые женщины способны на большее, чем быть законченной дурой, и надеялся, что Альба, слишком незаметная, чтобы найти себе мужа с хорошим положением, сможет получить профессию и преуспеть в делах, как мужчина. В этом вопросе Бланка поддерживала отца, потому что, когда ей самой пришлось столкнуться с жизнью, она на собственной шкуре испытала, как трудно обеспечить себя, не имея достойного занятия.