Мастер - читать онлайн книгу. Автор: Бернард Маламуд cтр.№ 53

— Не бывает христоубивец невинный, — сказал Кожин и прикрыл глазок.

Но на другую ночь, когда дождь ровно гремел во дворе и капало с потолка, стражник вошел к Якову послушать, что он еще запомнил.

— Я в церкви сколько лет уже не был, — сказал Кожин, — не очень чтобы попов люблю и ладана запах, а слова Христа вот люблю послушать.

— «Кто из вас обличит Меня в неправде? — сказал Яков. — Если Я говорю истину, почему вы не верите Мне?» [24]

— Это он так сказал?

— Да.

— Давай еще что-нибудь.

— «Доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из закона, пока не исполнится все». [25]

— Вот ты говоришь слова, а выходит все будто как по-другому, я не так помню.

— Слова те же самые.

— Давай еще.

— «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какой мерою мерите, такой и вам будут мерить». [26]

— Ладно, хватит, — сказал Кожин. — Хватит с меня. Но на другую ночь он принес свечной огарок и спички.

— Слышь, Бок, я же знаю, у тебя Евангелие в камере схоронено. Откудова взял?

Яков ответил, что кто-то, видно, сунул книжку ему в карман, когда он ходил за едой на кухню.

— Ну, может, и так, а может, и нет, — сказал Кожин. — Но коли уж есть у тебя книжка эта, ты и мне чего-нибудь почитай. Соскучишься тут, смерть, один-одинешенек, ночь за ночью-то. Как-никак, я человек семейный.

Яков засветил огарок и через глазок стал читать Кожину. Он читал о суде над Христом и о муках Христа, и желтое свечное пламя клонилось и фыркало в сырой камере. Когда Яков дошел до того места, где солдаты надевают терновый венец на голову Христа, Кожин громко вздохнул под дверью.

И тут мастер зашептал возбужденным шепотом:

— Послушайте, Кожин, я могу вас попросить об одном маленьком одолжении? Это не такая уж важная просьба. Мне бы, знаете, листик бумаги и карандаш, я бы черкнул пару слов одному своему знакомому. Так могу я вас попросить?

— Пошел ты на х…, Бок, — сказал Кожин. — Знаю я ваши еврейские штучки.

Взял у Якова свечу, задул, и больше он не приходил слушать Евангелие.

2

Бывало, ветерок, пройдя сквозь цветы и листья, заносил в разбитое окно запах весны, и тогда сердце у Якова болело невыносимо.

Как-то вечером, в мае, а может быть, это в июне, когда уже больше года мастер провел в тюрьме, в темной камере появился священник, в серой рясе, черной скуфье, бледный молодой человек с черными, горящими глазами.

Яков, решив, что у него галлюцинация, вжался в стену.

— Кто вы? Откуда вы?

— Ваш стражник отпер мне дверь, — сказал священник, кланяясь и моргая. Он закашлялся, да так, что не сразу смог передохнуть.

— Я был болен, — выговорил он наконец, — и вот когда я лежал в горячке, мне странное было видение: человек страдает в тюрьме. Кто бы это был, я подумал, и тотчас меня осенило, что это, верно, тот еврей, которого арестовали за убийство христианского мальчика. Я весь покрылся потом, и я воззвал: «Отче небесный, благодарю Тебя за это видение, ибо я понял — Тебе угодно, чтобы я послужил тому заточенному еврею». Оправившись от болезни, я первым делом написал вашему смотрителю, прося о разрешении вас повидать. Сперва это казалось невозможным, но я молился, постился, и наконец, с помощью митрополита, дело устроилось.

Разглядев в полумраке оборванного, заросшего бородой мастера, спиной припертого к слезоточивой стене, священник упал на колени.

— О Господи, — он взмолился, — прости этому несчастному еврею его грехи, и нам прости, что против него согрешили. «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их; то простит и вам Отец ваш Небесный. А если не будете прощать людям согрешения их; то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших». [27]

— Кого я могу простить?

Священник подполз к мастеру на коленях, хотел поцеловать ему руку, но мастер отдернул руку и отступил в темень.

Священник со стоном, задыхаясь, поднялся на ноги.

— Выслушайте меня, прошу вас, Яков Шепсович, — выдохнул он сипло. — Житняк мне сказал, что вы с душой читали евангелия. А другой ваш стражник, Кожин, мне говорил, что вы запомнили наизусть многие слова истинного Христа. Это чудесный знак, ибо, если вы поняли Христа, вы способны покаяться. И если вы обратитесь в православную веру, гонители ваши принуждены будут пересмотреть свои обвинения и наконец освободить вас, как одного из братьев наших. Верьте мне, никого нет дороже для Господа, чем еврей, понявший свои заблуждения и добровольно обратившийся к истинной вере. Если бы только вы согласились, я тотчас бы начал вас наставлять в православном учении. Смотритель мне это разрешил. Широких взглядов человек.

Мастер молчал.

— Вы здесь? — спросил священник, вглядываясь в темноту. — Где же вы? — крикнул он, нервно моргая. И опять он страшно закашлялся.

Яков стоял неподвижно, в темноте у стола — он покрыл голову талесом, и филактерию для руки он повязал на лоб.

Священник, хрипло кашляя, зажимая платком рот, отпрянул к железной двери, стукнул в нее кулаком. И сразу же дверь открылась, он выскочил.

— Погоди, ты дождешься, — сказал Якову из коридора Житняк.

Скоро в камеру внесли лампу, Якова раздели донага и обыскали — в четвертый раз за день. Старший надзиратель, злобно колотя по матрасу, обнаружил в соломе Новый Завет.

— А это еще откуда? А?

— Небось на кухне кто сунул ему, — сказал Житняк.

Надзиратель отвесил Якову такую затрещину, что тот повалился на пол.

Он отобрал филактерии и Новый Завет Житняка, но утром вернулся и швырнул в Якова пачкой страниц, и они разлетелись по камере. Это были страницы Ветхого Завета, по-еврейски, и Яков их подобрач и бережно сложил. Половины книги не хватало, и на многих страницах были пятна, грязные, бурые — как запекшаяся кровь.

3

Метла березовая совсем развалилась. Он уж столько месяцев ею подметал, и прутья истерлись о каменный пол. Некоторые и вовсе отстали, а ему не давали ничего такого, чтоб их заменить. А потом перетерлась и старая, скреплявшая прутья веревка, и пришел метле конец. Житняк ему не давал ни веревки, ни новых прутьев. Яков просил у него, а он только взял и унес старую метлу.

— Чтоб ты не поранился, Бок, и чтоб больше на другом на ком свои штучки не пробовал. Слышно — бил ты ребеночка бедного, пока нож не всадил ему в сердце.