Малюта в темноте сеней усмехнулся. Знал бы Сильвестр, кого назначил государь присматривать за правителем. Иоанн не шелохнулся и продолжал сидеть как изваяние из мрамора. Скульптуры из этого камня уже были известны в России.
— И она голос имеет. Царица! Слово какое красивое. Переливается под солнечными лучами, как изумруд.
Иоанн просто таял от Сильвестрова елея. Он находился как бы в полузабытьи. «Ушлый поп, — подумал Малюта, — знает, с какого бока подъехать». Государь только что расстался с Анастасией и весь был во власти ее чар. С каждой неделей он влюблялся в жену все сильнее и сильнее. Малюта примечал, каким огнем загорался взор Иоанна, когда он смотрел на царицу. Нет, тут шутить опасно. Кто против Анастасии и ее братьев пойдет, тому головы на плечах не сносить.
— Но царица молода, и ее душевную мягкость и доброжелательность захотят обратить во зло твои враги, государь.
Иоанн поднял голову и изменил позу. Теперь он сидел в кресле, напряженно выпрямившись.
— Что означают сии угрозы, иерей?
— А вот что! Ты должен, государь, остеречь царицу от дурных умыслов. Нельзя ей слушать всякие безлепицы, и пусть не верит каждому, кто может и напраслину возвести на верных слуг! Негоже великой царице подозревать по пустякам их и доносить тебе того, чего твой слух недостоин.
— Государь должен все знать.
— Ты еще сам очень молод, пресветлый государь. Успеешь наслушаться. Все твои наставления жена обязана выполнять как следует. А ежели проявит своеволие, то наказать ее надо примерно.
Иоанн резко вскочил и забегал по комнате:
— Наказать примерно?! Да ты, иерей, спятил!
— Не пожалеть бы тебе о собственных словах, пресветлый государь!
«По острию ножа идешь, — захотелось Малюте крикнуть. — Ты разве не понимаешь, с кем готов поссориться из-за дурацких поучений? Да разве царю позволено противоречить, смерд!»
Но Сильвестр продолжал гнуть избранную линию. Он будто не ощущал опасности.
— Богу угодно, чтобы жены мужей спрашивали обо всяком благочинии и во всем им покорялись. Даже и в церковь ходит жена по совету с мужем, ежели предоставляется такая возможность.
— В церковь?! — вскричал Иоанн. — В церковь?! И это утверждаешь ты, служитель Бога?!
— Да, в церковь. И по твоему совету и с твоего соизволения.
— А ежели я запрещаю?
— Жена не имеет права ослушаться мужа. А за неправедный запрет ты перед Богом ответишь.
Иоанн замер, как громом пораженный. Малюте мысли умника Сильвестра весьма пришлись по сердцу. Он не раз их потом повторял Прасковье. Со временем Малюта настолько с ними сжился, что запамятовал, кому они изначально принадлежали.
Так, наставляя Иоанна, Сильвестр, совершенно того не желая, воспитывал будущего главного опричника и отца царицы Марии Годуновой.
— Но ежели жена по мужнему поучению не живет? — спросил Иоанн, низко опуская лоб с парчовой повязкой, подхватывающей длинные прямые волосы. — Ежели она идет поперек мужу? Что тогда?
Его что-то мучило, глубоко затаенное и невысказанное. «Не все, наверное, гладко у тебя с голубкой», — мелькнуло у Малюты. Иоанн снова откинул голову и вперил взор в Сильвестра. Но тот не отступил, не заколебался и не испугался, как иные, когда на них устремлял взгляд царь. Малюта наблюдал подобные сцены не единожды.
— Вот что я тебе ответствую, государь пресветлый. Ежели твоя жена по твоему мужнему поучению не живет, то тебе придется поучить ее, хоть и с любовью и благорассудным наказанием.
Сильвестр боялся, что, если Иоанн умрет, он может подвергнуться несправедливому осуждению за несодеянные поступки. Отношения с кланом Захарьиных-Юрьевых у Сильвестра и Алексея Адашева складывались непросто. От боярских соглядатаев реформаторам не поздоровится, когда опека царя на какой-то период ослабеет.
— Жена боярина, князя или государя не более чем его раба и ни в чем не имеет права выйти из-под его воли. Однако мужу надобно ее наказывать наедине и, наказав, пожаловать и примолвить. А друг на друга вам не должно сердиться.
— Какое же наказание…
Иоанн, не довершив фразы, бессильно упал в кресло. Сама мысль о наказании Анастасии показалась кощунственной и ужасной. Он так ее любил и так хотел иметь от нее сына, а не только дочерей.
— Мы, православные, сердечный народ, — начал издалека Сильвестр. — Мы не жестокие варвары, не басурманы какие-нибудь. Женщина на Руси пользуется особой благостью и покровительством господним.
Тот, кто стоял в сенях, затаил дыхание и тщательно прислушался. Случайно пойманное ухом определило его дальнейшее отношение к собственному дому и семье. Он своих детей будет воспитывать, как Шуйские или Мстиславские. Ни в чем отказа им не знать. И Прасковьюшку миловать и почитать, как полагается, он согласен, но и держать ее надобно в строгости, как и детей.
Между тем Сильвестр продолжал:
— А только жены, сына или дочери наказание неймет, то плетью постегать — не перед людьми, наедине. А по уху, по лицу — не бить, или под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить, и ничем железным или деревянным. А ежели велика вина, то, сняв рубашку, плеткою вежливенько побить, за руку держа!
Иоанн вновь вскочил с кресла. Лицо исказилось и в багровом тумане стало похоже на маску, какие напяливают на собственный лик скоморохи.
— Ты с ума сошел, смерд! — вскричал он. — Пошел прочь от меня. Изыди! Чтобы я свою Настасьюшку плетью?! Да ни за что на свете! Я царь, я сам знаю, как поступать. Не нужны мне твои поучения! — И Иоанн стрелой вылетел из комнаты мимо Малюты и растворился во мраке.
II
Воздух в кремлевских переходах обладал одной непонятной особенностью. Факелы не в силах были разогнать густую темноту. Быть может, именно этим вечером пробежала черная кошка между учителем, который без позволения присвоил себе столь высокий чин, и учеником, который не желал ни в чем признавать чьего-либо верховенства и вместе с тем продолжал находиться в зависимости и от самозваного учителя, и от его советников и друзей. Однако Малюта тогда так глубоко еще не смотрел на отношения царя и Сильвестра. Он просто отделил, правда не без труда, зерна от плевел — нужное от ненужного — и решил уютно обустроить будущий дом, чтобы ладно и мирно в нем было. А лад и мир придут с деньгами, деньги у власти — у государя. Вот с чего началось виться уютное гнездышко на Берсеневке, а уж подклеть с железными решетками, застенки без окон и дверей да тайный спуск к Москве-реке каменщики да столяры соорудили куда позднее. Не сразу Москва строилась, а с ней и застенки в домах у тех, кому положено.
Малюта оказался мужиком на редкость рачительным. Сначала двор надобно привести в порядок. А двор с чего начинается? Кто не знает, тому и избы настоящей никогда не иметь. Двор начинается с ограды. А ограда с чего? С ворот и калитки. Куда они смотрят, перво-наперво и определить хозяину. Ну определил, а дальше? Дальше-то что? С чего дело ладить? С запоров! Вот под них ворота с калиткой сообразить надо. А от ворот с калиткой побежит ограда. Батюшка Скуратыч любил повторять: