Победоносцев. Вернопреданный - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 57

— Полагаю, Сергей Григорьевич, — он впервые назвал графа по имени и отчеству, — что вы желаете сразу расставить все точки над «i», осведомив цесаревича о мнении нового преподавателя. Из того я выношу, что либеральная болезнь и поверхностный подход к событиям у юноши зашли слишком далеко и надо принимать срочные меры. Я не открою для вас секрета, что в педагогическом процессе уместна постепенность и постепенностью больше добьешься, чем лобовой кавалерийской атакой.

Здесь Строганов иронически хмыкнул, адресуясь, очевидно, не присутствующим в кабинете.

— Как бы не припоздниться, милейший Константин Петрович.

Так, похоже, хмыкали его далекие предки поморы и солевары, когда их кто-то втайне желал обвести вокруг пальца. У Константина Петровича мелькнуло, что перед ним нынче за миниатюрным столиком в изящной позе уселась вся Россия, ее лучшая часть, та, которая имеет, по сути, право называться «всей Россией», — хваткая, сметливая, умная, не стонущая и не плачущая, а добивающаяся необходимого и для себя и через себя для прочих, Россия многовековая, отвоевывающая жизненное пространство, промышленная и сельскохозяйственная, богатеющая и прирастающая жилистым — до седьмого пота — трудом, в том числе и — по преимуществу — собственным; Россия, поднимающаяся с колен и теперь стоящая вровень с остальными странами, Россия утонченная и образованная, аристократическая не по древнему и нищающему роду, а по разуму и беспощадному строгому нраву, которые одни и превратили алую кровь в голубую.

— Истина конкретна, ваше сиятельство. Вглядимся попристальнее в цесаревича — единственный предмет ваших, а сейчас и моих забот. С Божьей помощью приступим к урокам, приучим юношу к себе и попытаемся отвратить от крайностей и склонить к примирительной политике, которая в нашей стране только и приводила к успеху.

Он возвратил книжку графу, последними фразами показав и убедив, что и спустя годы не забыл схваченное карандашной фигурной скобкой. И он действительно мог, если бы потребовалось, произнести безошибочно, как любимое стихотворение Пушкина, фрагмент, понравившийся потомку солеваров, некогда тоже испытывавших стеснения. Он помнил важнейшие места своих сочинений чуть ли не до запятой, чему причиной была выношенность идей и присущая ему отточенность стиля, вобравшего не низкий, площадной или рыночный язык, а подлинно народные — русские — обороты, отделанные с филигранной тщательностью.

На следующее утро точно в назначенный час за Константином Петровичем прислали лакированный возок, принадлежащий дворцовому ведомству, с гербом на дверцах и лакеем в ливрейной шинели, сидящим на козлах подле кучера. Константин Петрович давно привел себя в порядок, оделся и позавтракал. Особого волнения он не испытывал, однако и в полном спокойствии не пребывал. Познакомился с цесаревичем он в прошлом году, но первая лекция всегда есть нечто необычайное, и от нее многое зависит — верный тон надобно взять и сразу себя незаметно поставить так, чтобы почтительность и строгость, требовательность и уступчивость не подталкивали друг друга под локоть и не мешали друг другу. Рассказывали, что генерал Ламсдорф — воспитатель императора Николая Павловича — хватал строптивого подростка за плечи, тряс зло и при случае не на шутку бил, когда увещевания не помогали.

Чтобы чем-либо занять себя, Константин Петрович стал думать о недавней беседе с графом Строгановым и о фигурной скобке, выделившей главное и необходимое цесаревичу на первом этапе. Сословные противоречия везде обостряются, избранный класс в обществе захватывает власть без остатка, а между тем усиленно распространяются новые философские и экономические начала, выработанные в Западной Европе жизнью, мыслью и наукой. Ранним плодом этих начал явилось сознание и уразумение рельефно оформившихся противоречий, конечным результатом должно стать примирение…

И тут лакей, прикативший минута в минуту, постучал и, не дожидаясь позволения, повернул массивную ручку и образовал неширокую, но достаточную щель, чтобы Константин Петрович услышал:

— Пожалуйте, ваше превосходительство, лошадь подана!

Его никто никогда не называл «ваше превосходительство», даже наиболее униженные свалившимся несчастьем просители, попадавшие к нему в департаменте на прием. Он решил не поправлять посланца, отлично зная, что полученный орден не давал прав на подобное обращение.

Константин Петрович в сопровождении двухметрового молодца спустился вниз. Январь в Петербурге, что март в Москве — переменчив, то солнце, то мокрые хлопья снега слетают с голубого неба. Проходит несколько мгновений, и голубой купол опять затягивает серая пелена. Стекла домов чернеют и будто проваливаются внутрь, как глазницы у черепа, и становится страшно и грустно, но не надолго: порыв ветра, за ним снова порыв, еще и еще — и небо очищается, но не до темной синевы, потому что она вскоре поблекнет, согретая солнцем. Люди на улицах распрямляются, распахивают шубы и шинели, и шаг становится медленнее, и город из мрачного и неприютного превращается в расцвеченную акварельную картинку.

Ну сколько от гостиницы Демута до Дворцовой возку с гербом ходу? Всего ничего! Бег лошади спокойный, размеренный, уверенный. Террористы зубрят пока вокабулы и извлекают квадратные корни. Петербург не Париж. По Елисейским Полям и на площади Оперы молодые люди с пистолетами да свертками в газетной бумаге фланируют с показным безразличием, пытаясь обмануть наблюдательную полицию, а у нас на окраине Европы тихо, и та тишина не зловещая, однако не пройдет и полугода, как ее, тишину, с треском разорвут пожары, напомнившие и про татарские нашествия, и про пугачевщину, и про разорение Наполеоном Бонапартом Смоленска и Москвы. Революционеров и чужеземцев разнят цели, но объединяет одна черта — беспощадность к чужим жизням и чужой собственности.

Издали у подъезда Эрмитажа Константин Петрович увидел офицера без шинели и головного убора, стоявшего прямо на ветру и ожидавшего возок. Лакей опустил подножку, и Константин Петрович в сопровождении офицера предстал перед швейцаром генеральского облика, который принял шубу отцовскую, крытую сукном, пошитую университетским портным, не очень поношенную старшим братом. Высокий молчаливый офицер четким жестом указал путь к парадной лестнице, на верхней ступеньке которой ждал одетый с иголочки пожилой камер-лакей, знакомый Константину Петровичу по прошлогодним визитам в Зимний. Малышев служил при деде цесаревича, и годы не согнули его, не испортили выправку.

— Доброго здоровья, господин Победоносцев, — произнес картаво Малышев, с любезностью и округло, рукой в белой перчатке определяя продолжение пути. — Пожалуйте откушать чаю и легкий завтрак.

Константин Петрович совершил не совсем ясное движение, означавшее будто бы вежливый отказ от предложенного, однако Малышев к тому оказался готов и, опять ласково и приветливо улыбаясь, но с некой не терпящей возражения строгостью выговорил:

— Так у нас заведено, господин Победоносцев, не посетуйте. Павел! — позвал он лакея, неслышно проступившего в прорезь портьеры, скрывающей дверь. — Проводи господина Победоносцева в туалетную.