Музыка и Тишина - читать онлайн книгу. Автор: Роуз Тремейн cтр.№ 71

Некоторое время оба мужчины молчат, Питер Клэр смотрит на документы, которые ему показали. Среди противоречивых мыслей, которые теснятся в его голове, есть и предположение, что Король вскоре попытается сэкономить деньги, распустив свой оркестр.

Когда Питера Клэра наконец отпускают и он ложится в постель, ему не спится; он садится и зажигает свечу. Мысли в его голове сплетаются и расплетаются, как цветные жилы на глыбе мрамора. Его воображение рисует поездку в Ютландию и Эмилию, которая бежит ему навстречу по липовой аллее. Он видит, как валят еловый лес и на песчаной почве возводят бумажную фабрику; как Франческа гуляет в Клойне по берегу; как Эмилия поворачивается посреди аллеи и, не оглядываясь, убегает от него.

Поездка в Архус

Наступили первые морозы.

Садясь в карету, Кирстен говорит Эмилии:

— Этот воздух убивает.

Кучер укрывает им колени мехом и, выехав из Боллера, поворачивает на север; желтое солнце рассеивает туман и освещает чистую, сверкающую белизну полей и леса.

Они тайком едут в дом Герра Хааса, в исправительный дом, искать Маркуса. Обычно Кирстен любит разговаривать в дороге, чтобы развеять скуку и скрасить неудобства («ведь любое путешествие — не что иное, как сотрясение костей и живота»), но в это холодное утро она молча любуется красотой окружающего ландшафта, досадуя на несносный декабрьский холод, который лишний раз напоминает ей, что все в ее жизни не так, как должно быть.

Отто по-прежнему в Швеции, и ее планы воссоединиться с ним ни на шаг не продвинулись. Ее письмо к Питеру Клэру — которое, без сомнения, уже дошло до Росенборга, — осталось без ответа. Мысль, что Лютнист, возможно, показал его Королю, приводит ее в такой ужас, что она боится даже думать об этом.

Не осмеливается она и написать Отто. Отправляя ей из Росенборга некоторые (но не все) предметы обстановки, о которых она просила. Король предупредил ее, что, «если до Графа Отто Людвига дойдет от тебя хоть одно слово, твои вещи, все до единой, будут конфискованы, а тебя саму бросят в тюрьму. Пока ты жива, тебе следует вести себя так, словно его не существует в этом мире».

Она пока жива. Вот и все, что ей осталось: пока жива. И когда она думает о том, какой прекрасной некогда казалась ей жизнь, то чуть не задыхается от прилива ярости. Тогда она начинает истошно вопить и вцепляется в руку Эмилии.

Кирстен знает, что ее вопли ужасны, что они пугают Эмилию, но не в силах остановиться и сама себя спрашивает, уж не сходит ли она с ума.

— Я безумна! — воет она. — Эмилия, я безумна!

Но сегодня она молчит. Она погружена в размышления о морозе, о зиме, которая начинает вызывать у нее страх.

Карета катит вперед, лошади хрипят и фыркают, у кучера онемели руки, колеса крутятся и крутятся, а ландшафт, как полагает Кирстен, нем и безучастен к их езде.

Эмилию неотступно преследует мучительная мысль, что все исчезает: люди, места, вещи, к которым она привязалась. А что еще осталось, вскоре исчезнет, как дорога, по которой они едут, скроется под снегом. Если Маркуса не удастся сегодня найти, где тогда он останется жить? В памяти. В некоей надежде на будущее. Но где сейчас?

А ее возлюбленный? Именно так мысленно называет она Питера Клэра — словно она его любовница или невеста, словно она познала все, что может дать любовь. Он во Фредриксборге — или так она думает, — но для нее он ушел в пустое пространство, подобное дыре в небе. И поскольку от него нет никаких вестей, она уже не может призвать его к себе. Его черты, как бы ангельски прекрасны они ни были, тают вдали.

Она не говорит о нем, не говорит о нем и Кирстен. Иногда у нее возникает искушение спросить: «Те слова, которые вы произнесли ночью перед нашим отъездом в повозке торговца рыбой… Те слова про „Ирландскую потаскуху“: скажите, что вы имели в виду, что вам известно?» Но не спрашивает из опасения, что в них — в ответе, который прозвучит, — услышит окончательный приговор. В молчании Кирстен по этому поводу она уже читает такой конец, но отказывается получить подтверждение.

Сейчас, когда карета приближается к Архусу, Эмилии вспоминается наказ матери: Мужайся, Эмилия. Она понимает, что со времени посещения отцовского дома она впустила в душу страх. Кажется, только ради Кирстен способна она проявить мужество, понимая, что несчастья Кирстен неизмеримо серьезнее, чем ее собственные, и что без Кирстен она действительно окажется в пустом мире. Иногда она с восхищением думает, что воля Кирстен поддерживает жизнь в них обеих. Если когда-нибудь все образуется, то только благодаря предприимчивости Кирстен. Она вернет всех исчезнувших людей, где бы те ни прятались.

Миля тянется за милей, солнце скрывается за серой пеленой туч, и Кирстен с Эмилией видят, что мороз оставил поля и начинается медленный дождь.

Словно очнувшись от забытья, Кирстен прерывает молчание.

— Послушай, Эмилия, дорогая, я надеюсь, ты хорошо помнишь наш план. Приехав в город, мы останемся в карете и не будем показываться, а тем временем наш кучер Миккель пешком пойдет разузнать про Герра Хааса и его отвратительный дом. Разыскав дом, Миккель войдет в него, сделав вид, будто привез Маркусу письмо от отца. И только когда Миккель вернется к карете и скажет нам, что Маркус действительно там, появимся мы. Ведь кто знает, какие лживые слухи могла распустить про нас Магдалена? Она могла сказать, что мы ведьмы, которые похищают детей и насмерть разбивают их, бросая с туч!

Эмилия кивает.

— Магдалена ведьма, — говорит она.

— Правильно, — соглашается Кирстен, — и, следовательно, полна коварства и замыслов самого злодейского свойства. Ведь сказав нам, куда поместили Маркуса, она не предвидела, что мы поедем за ним и постараемся его вызволить? И не говори мне, что она не сделала всего, что от нее зависит, чтобы нам помешать. Мы не знаем, как она это сделала, и можем только догадываться, что она очень постаралась. Значит, нам надо ее перехитрить.

Эмилия снова кивает, и они видят, что карета въезжает на окраину небольшого города; на крышах домов сидят чайки, печные трубы скрыты пеленой дождя.

— Ах, посмотри на этих терпеливых птиц, которые ничего не имеют против сырости, — говорит Кирстен. — Они напомнили мне одно преимущество этого путешествия: по крайней мере, сегодня в карете нет твоей курицы, и мы избавлены от необходимости сражаться с ней!

Обе женщины улыбаются, и вдруг Эмилия видит, что улыбка застывает на лице Кирстен, что она вцепляется пальцами в мех, пробует заговорить, но не может; Эмилия протягивает к ней руки и умоляет сказать, что случилось, одновременно крича, чтобы кучер остановил карету. Она слышит, как он окликает лошадей, чувствует, что карету слегка заносит на скользкой дороге. Но вот Кирстен, обретя дыхание, вскрикивает:

— Эмилия, ребенок! Ребенок!

Эмилия слышит этот крик и, чувствуя, что на ее туфли льется поток теплой жидкости, молит Бога, чтобы это была вода, а не кровь; часть меховой полости спадает с их колен и путается в ногах, от боли и страха Кирстен начинает брыкаться, и лишь с большим трудом Эмилии удается успокоить ее.