Датский король - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Корнев cтр.№ 134

Уже после ста граммов тепло расходилось по телу, Арсений ощущал себя не самым несчастным человеком на свете, еще после пятидесяти черные мысли об убитом непутевом брате и не менее запутавшемся убийце — скульпторе отпускали, вспоминалась чудесная балерина. Художник замечал, как совершенно незнакомые люди вокруг становятся ближе, а лица их — светлее и добрее, слащавый романс с эстрады или из граммофонного раструба начинал казаться не столь уж бездарной кабатчиной, даже в чем-то проникновенным. На вечер Арсению этого было достаточно, да он и не позволил бы себе большего, потому что всегда понимал — это только убогая иллюзия, что-то вроде лекарства от нервов, которое в больших дозах способно отравить и мозг, и душу, пример же «запойного» Звонцова только укреплял его трезвомыслие.

Однажды, перед тем как покинуть очередной трактир, Арсений собрался рассчитаться и достал уже было кошелек, но денег там не оказалось совсем. Почувствовав всю пикантность положения, он поискал по карманам — безрезультатно. «Не хватало еще этого конфуза! Сам не заметил, как истратил последнюю мелочь, растяпа». Он посмотрел на здорового полового и понял, что если срочно не рассчитается, то в лучшем случае для порядка намнут бока, а могут и городового вызвать, что куда хуже в его положении. Надеясь на искренность своей молитвы и милосердие Господа, в котором не раз убеждался в трудные минуты, он попросил о чуде: пусть бы в каком-нибудь дальнем кармане оказался хотя бы рубль. Арсений ухватился за эту соломинку, в последний раз очень тщательно обыскал себя самого и… Нет, денег он не нашел, но где-то за стеной вдруг раздался характерный хлопок оружейного выстрела! Посетители, даже те. кто, изрядно выпив, дремал, уткнувшись носом в тарелку, моментально повскакивали с мест, девицы завизжали, кто-то пустился наутек. Из кухни выскочил хозяин, изо всех сил желавший поддержать репутацию приличного места. Чтобы не терять клиентов, он попросил никого не волноваться, дескать, ничего страшного не произошло — несчастный случай, а за доставленное беспокойство всех гостей сегодня угощают за счет заведения. «Вот тебе и чудо — опять какое-то несчастье!» — подумал Арсений, ощутив неприятное предчувствие своей косвенной вины в случившемся и опять мысли о неискупленном грехе. Уходя, он осторожно поинтересовался у полового, почему стреляли, а тот упавшим голосом отвечал, что на кухне ни с того ни с сего застрелился лучший повар. Так чудовищные совпадения иногда подстерегали художника и в спокойной, казалось бы, обстановке вечернего часа, а главное, на следующий день печаль непременно просыпалась опять и не отпускала.

Рождественский Сочельник с балериной представлялся теперь сказочным сном, который осыпался, точно разряженная к празднику елка, оставив после себя ностальгию по несбыточной мечте. Сколько дней, сколько вечеров уже прошло вот так, в метаниях между святой молитвой и кабацким забвением?

После церковного утешения художник заторопился к себе, на василеостровскую мансарду. Полумрак, начинавшаяся метель и крещенский морозец только подгоняли его. «Домой, домой!» — настойчиво завывал ветер. «Ротами» Арсений выбрался на Лермонтовский, никуда не сворачивая, побрел в сторону Невы. Редкие прохожие, наставив воротники и натянув шапки по самые уши, тоже спешили в тепло и будто бы не замечали друг друга. «Вот они, отцы семейств, уважаемые господа и даже простые мастеровые, пролетарии торопятся к родным, к горячему кофе или самовару, — рассуждал уставший от жизненных неурядиц художник, — их ждет домашний очаг, растопленный камин, шелковый абажур над столом в гостиной, а я — один как перст, не имею не то что семьи, даже приличной квартиры, и никто не встретит меня в моей «голубятне» на семи ветрах! Ваня хоть и потерял все человеческое, но все-таки душа была живая, а теперь и он стынет в кладбищенской земле… Господи, не отврати лица Твоего от меня, не введи во искушение, но избави мя от лукавого! Невыносимо всегда быть одному: скоро, пожалуй, сам с собой заговоришь! Кошку, что ли, завести?» Так Арсений вышел к Фонтанке, которую пришлось переходить прямо по льду, между устоями обрушившегося лет десять назад Египетского моста. Вдоль набережных по гранитному руслу вовсю мела пурга, снежная пыль змейно взвилась поземкой, сбивалась местами в искрящиеся облачка и какими-то древними фантомами по обоим берегам этой морозной пустоты смотрелись разлученные пары сфинксов. Художник ощутил себя где угодно, только не на земле.

Звучные слова, рожденные там, в неведомом пространстве, были подчинены строгому ритму и отдавались в десницынской голове изысканной мелодией морозно-жгучего стиха:

Твой голос слышен сквозь метели,

И звезды сыплют снежный прах.

Ладьи ночные пролетели.

Ныряя в ледяных струях,

И нет моей завидней доли —

В снегах забвенья догореть

И на прибрежном снежном поле

Под звонкой вьюгой умереть [217] .

Вспоминая случай с журналом, художник чувствовал наверняка, что эти пленительные строки принадлежат поэту редкостного дара. Поэту, могучему ворожбою, и сейчас, возможно, совсем недалеко отсюда, колдующему за своим письменным столом.

Арсению чудился знакомый женский голос — именно он певуче декламировал стихи, и это был голос Ксении Светозаровой. Художник опять уже шел по проспекту, а воспоминания о балерине, о дорогом голосе никак не желали оставить его. Страсти раздирали его, а он всеми силами сопротивлялся: «Оставь — она неземная, недосягаемая, мало ли что было той ночью? Нас слишком многое разделяет — зачем ей нищий художник, который едва может прокормить себя? Вот уехала на гастроли и — кто знает? — может, забудет совсем… А одной любовью сыт не будешь… Нет, так тоже грешно думать — Бог есть Любовь, и этим все сказано! Только вот стихи: «Под звонкой вьюгой умереть». Зачем мне это? Нет, я здоров, молод и не собираюсь умирать! Достаточно одной смерти, и не нужно декаданса, эстетически приукрашенного безволия не нужно. Я живой и верую, а Господь есть Жизнь Вечная! И никогда нельзя терять Надежды…»

Он услышал тихое нестройное пение незнакомого духовного стиха: «Микола, Микола, Микола Святитель, Микола Можайский, Святитель Зарайский…». Оторвав взгляд от земли, Сеня увидел группу мужчин и женщин — странников с котомками за плечами. Они продолжали старательно выводить:

А знают Миколу неверные орды,

А ставят Миколе свечи воска яры.

Богомольцы и богомолки стояли на коленях прямо перед ним, на припорошенной снегом мостовой, часто и широко крестясь, клали поклоны и смотрели на художника. «Как? Почему? Неужели они тоже знают… то есть видят?! Нет, невозможно! Я Арсений Десницын, я художник Арсений Десницын… Господи — прости Ты меня, заблудшего!» Сеня отвернулся от молящихся, обращаясь к небу, и тут только понял: он стоял перед небольшой зеленоглавой церковью в русском стиле недавней постройки, а над его головой, на алтарной апсиде горела неугасимая лампада перед мозаичной иконой Николая Чудотворца, ей-то и молились с таким усердием Божьи странники.

Дальнейший путь был как во сне: запомнилось только, что намеренно свернул с проспекта, не желая проходить мимо проклятого звонцовского пристанища, что долго не мог преодолеть нервную дрожь. Как добрел до 9-й линии, даже не заметил, в себя же окончательно пришел уже в виду Благовещенской колокольни.