Гавайи: Миссионеры - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Миченер cтр.№ 93

После этого Келоло отправился к берегу моря и велел своим рыбакам добыть особую рыбу "ахолехоле", которую потом приготовил сам по старинным рецептам. Он сам перетер кокосовые орехи и проследил за тем, как были испечены плоды хлебного дерева. В последние дни Малама ничего не ела, а если и принимала пищу крохотными кусочками, то только из рук своего любимого супруга. Долгими ночами только ему было позволено нежно помахивать опахалом, чтобы отгонять назойливых мух от огромного тела Маламы. Он приближался к своей любимой на четвереньках, поскольку хотел, чтобы она не забывала, что все-таки по-прежнему является Алии Нуи, той самой, от которой проистекает вся мана. Но самое большее удовольствие ей доставил другой его поступок. Как-то утром Келоло ненадолго оставил Маламу, а когда вернулся, то подполз к ней на локтях, потому что руки его были заняты: он нес своей любимой красные цветы лехуа и желто-белые хау. Он успел донести их так, что на лепестках ещё оставались капельки росы. Так он делал когда-то очень давно, ещё до тех времен, когда сражения в годы правления Камехамеха полностью изменили их жизнь.

Она умерла, продолжая смотреть на Келоло, и видя его таким, каким он был в молодости, ещё до того, как между супругами встали странные боги и миссионеры. Однако последние слова Маламы свидетельствовали о том, что она все же приняла новый общественный строй, который сама же помогала установить на острове. Она сказала:

– Когда я умру, никто не должен выбивать зубы и ослеплять себя. Оплакивание должно пройти легко. Похоронить меня следует по христианским обычаям.

Затем она призвала к себе Келоло и что-то зашептала ему на ухо, в последний раз приподнявшись для этого на локте. Выдохнув, она откинулась на спину, и словно большая волна прошла по её телу. В следующее мгновение Малама была уже мертва, и только благоухающие листья тихо хрустнули под её огромной массой.

* * *

Желание Маламы было исполнено, и её хоронили по-христиански. Её опустили в землю в кедровом гробу на небольшом острове в самой середине тихой озерной местности, куда часто выезжали алии на отдых. Эбнер произнес трогательную проповедь, а огромные алии, возвышающиеся возле христианской могилы, которую некоторые из них видели впервые в жизни , думали: "Пожалуй, это лучший способ хоронить женщину, чем было принято у нас с давних времен". Простые островитяне, которым запрещалось даже посещать этот островок, стояли по берегам реки и оплакивали Маламу, как это издавна повелось у гавайцев. Правда, никто из них не стал ни выбивать себе зубы, ни выдавливать живой глаз, как это всегда происходило после смерти алии нуи. Вместо этого они скорбно наблюдали за тем, как собирается погребальная процессия: впереди шли Макуа Хейл и его жена, монотонно напевающие молитвы в память о своей любимой подруге, за ними следовали доктор Уиппл и капитан Джандерс с супругами. Затем шли кахуны в украшенных листьями маиле одеждах. Они произносили свои древние заклинания про себя или чуть слышно, а завершали шествие величественные алии, рыдающие от горя. Восемь мужчин в желтых накидках несли шесты, на которых был установлен кедровый гроб, усыпанный цветами маиле и лехуа поверх шелкового покрывала с вышитыми пурпурными драконами.

Когда процессия в полной тишине дошла до самой могилы, алии начали причитать:

– Горе, о горе нам! О, наша старшая сестра!

Этот плач был настолько жалобным, что Эбнер, полностью занятый христианским погребением, при котором исключались любые языческие ритуалы, даже не обратил внимания на то, что Келоло, Кеоки и Ноелани не стали подходить близко к могиле, а оставались чуть поодаль, о чем-то совещаясь с высшими кахунами. Келоло же в эту минуту признался:

– Когда Малама умирала, вот что она прошептала мне в самый последний момент: "Пусть меня похоронят по-новому. Это пойдет на пользу Гавайям. Но когда миссионерская часть закончится, не допусти того, чтобы мои кости могли быть найдены".

Заговорщики молча смотрели друг на друга, и пока Эбнер зачитывал длинную молитву, старый кахуна прошептал:

– Мы должны уважать новую религию, это верно. Но будет позором для всего дома Канакоа, если её кости останутся там, где их можно будет найти.

Другой кахуна поддержал его:

– Когда великий Камехамеха умирал, он передал то же самое пожелание Хоапили, и ночью Хоапили забрала его кости и исчезла с ними, и до сих пор ни одному человеку не известно, где они спрятаны. Вот так должно быть и с любым алии.

Пока Эбнер взывал к Богу со словами: "Господи, прими свою дочь Маламу!", самый старый из кахун прохрипел на ухо Келоло:

– Такое предсмертное желание стоит выше всех остальных. Ты сам знаешь, что должен сделать.

У могилы три супружеские пары миссионеров затянули гимн: "Благословенен наш отряд…", в то время как в таинственной группе, возглавляемой Келоло, каждый по очереди сказал ему: "Это твой долг, Келоло". Правда, великий вождь не нуждался в подобном напоминании, потому что он уже знал, как должен поступить, в тот самый момент, когда об этом его попросила умирающая супруга. Поэтому, когда пение у могилы закончилось, и Эбнер приступил к последней молитве, Келоло принялся взывать к своему богу:

– О великий Кейн! Помоги нам, направь нас на верный путь. Помоги, помоги нам!

Так закончились первые христианские похороны в Лахайне. Когда вся процессия возвращалась к лодкам, Келоло осторожно взял своего сына за руку и шепнул ему:

– Я был бы рад, Кеоки, если бы ты остался здесь.

Молодой человек предвидел это приглашение, хотя втайне надеялся, что сумеет избежать этого. Но теперь, когда отец произнес свое желание вслух, он сразу же принял его и так же тихо ответил:

– Я помогу тебе.

В этот момент он принял для себя очень важное решение.

* * *

Какое-то время он чувствовал, что некая ловушка вот-вот захлопнется за ним, поскольку никак не мог утаить от отца и кахун свое горькое разочарование по поводу отказа преподобного Хейла сделать его священником. Чувство обиды усилилось ещё и после того, как и доктор Уиппл, и Авраам Хьюлетт вышли из рядов миссионеров и покинули церковь. Ведь это значило, что с самого начала они были менее преданны Господу, нежели он. Кахуны упрямо шептали одно и то же: "Миссионеры никогда не допустят, чтобы в их рядах появился хоть один гаваец". С другой стороны, в момент своего посвящения, когда благодать Божья снизошла на него во время снегопада перед Йельским колледжем, он полностью посвятил свою жизнь Богу и до сих пор с болью наблюдал за тем, как людей, которые вовсе не призваны служить Господу, тем не менее назначают миссионерами. Он любил Бога, знал его и на закате неоднократно беседовал с ним. Он был готов посвятить всего себя служению Господу, и ему даже стало стыдно, когда он впервые подумал: "Почему я должен сохранять свою веру и преданность, если миссионеры отказывают мне лишь потому, что я гаваец?"

Ему даже стало приятно находиться в таком противоречивом положении: он одновременно любил Господа и ненавидел его миссионеров. И пока он оставался в таком шатком равновесии, он все же мог не принимать никакого кардинального решения. Но со смертью своей великой матери его стали притягивать к себе и отец, и кахуны, и он должен был серьезно пересмотреть свои воззрения. Пушечная стрельба в Лахайне и мятеж американцев-христиан вынудили его задать себе важный вопрос: "А так ли уж хороша эта новая религия для моего народа?" Теперь же, в вечер похорон собственной матери, когда языческое солнце садилось за желтовато-коричневые холмы Ланаи, освещая море мерцающими золотыми бликами, как это было испокон веков, ещё до прибытия сюда капитана Кука, Кеоки сделал свой выбор. "Я помогу тебе", – ответил он отцу.