Есенин - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Безруков cтр.№ 101

Есенин вел партнершу, как заправский танцор, сильно и уверенно делая поддержки. Они исполняли это танго с необычайным вдохновением, юмором и фантастическими импровизациями. Под конец танца Есенин, обхватив Августу за колени, поднял высоко над собой, и она, словно обессиленная от испытанной страсти, медленно сползла по нему сквозь его «объятие». Подол ее платья задрался, обнажив стройные ноги, и она застыла на полу. Есенин, поставив ногу ей на плечо, скрестил на груди руки и замер в позе победителя. Через какое-то мгновение тишины, наступившей с последним аккордом, зал взорвался от аплодисментов и орущей публики:

— Браво! Бис! Е-се-нин! Сер-гей! Дун-кан! Сергей! Дун-кан! — Кто-то опрокинул столик. Есенин подал руку Миклашевской и вывел ее вперед.

— Августа Миклашевская! Талантливейшая актриса Камерного театра! — крикнул он, подражая конферансье.

— Спасибо! Спасибо! — кланялась счастливая Миклашевская.

Есенин поцеловал ей руку и, провожая за кулисы, шепнул:

— Вы переодевайтесь, Гутя, а я пока еще почитаю, а то не отстанут!

Надевая пиджак, поданный ему кем-то, он вышел на авансцену и поднял руку. Шум в зале стих. Постояв немного, с грустью оглядывая публику, Есенин начал совсем тихо, почти шепотом:

Вечер черные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Не храпи, запоздалая тройка!

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Успокоит меня навсегда.

Он читал, не двигаясь, обхватив себя руками, а чуть прикрытые глаза неподвижно смотрели перед собой. Это был конченый человек с безнадежно больной душой. Но вот ресницы его дрогнули, открывая глаза, и в них засветилась робкая надежда, едва теплящаяся, как лампадка перед образами.

Может, завтра совсем по-другому

Я уйду, исцеленный навек,

Слушать песни дождей и черемух,

Чем здоровый живет человек.

Руки его потянулись к залу, словно моля о помощи:

Позабуду я мрачные силы,

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Но снова взгляд его потух, будто говоря, что «все кончено» и не осталось ничего, кроме горечи утраты. Руки Есенина безвольно упали и повисли как плети, а глаза налились слезами.

Расскажу, как текла былая

Наша жизнь, что былой не была…

Голова ль ты моя удалая,

До чего ж ты меня довела?

Есенин медленно и низко поклонился, словно боясь нарушить воцарившуюся в зале восторженную тишину, и на цыпочках ушел со сцены. А зал так и продолжал молчать, выражая этим бесконечную свою благодарность за услышанное откровение.

В маленькой комнатке за кулисами конферансье отсчитывал деньги Миклашевской за выступление:

— А за танцевальный номер только половину… вот! Вы же были без партнера.

— Ты, гусь лапчатый! — Есенин схватил его за лацканы пиджака. — Это как — без партнера? А я зря плясал с ней?.. Заплати, что положено!

Конферансье, уже получивший незадолго до этого пинка, не стал спорить.

— Конечно, конечно, Сергей Александрович! Вы чудесная танцевальная пара! — залебезил он, почувствовав на собственном заду крутой есенинский характер. — Вот, получите. Августа Леонидовна! Блистательный номер! У меня скоро еще будут концерты в Доме печати, но там, правда, только за паек, — говорил он, торопливо отсчитывая Миклашевской деньги.

— К черту твой паек! Я не буду больше с тобой работать, крохобор! Пойдемте, Сергей Александрович! — Миклашевская положила деньги в сумочку и, подхватив узелок с театральным платьем, пошла к выходу. Есенин последовал за ней, но в дверях остановился и, повернувшись, погрозил конферансье кулаком:

— Еще раз обзовешь меня «Сергей Дункан» — морду тебе набью… Ты понял тонкий мой намек, когда под зад свой получил пинок?! — срифмовал он и, уходя, хлопнул дверью так, что со стены упал портрет Карла Маркса.

Миклашевская считалась первой красавицей Камерного театра, с прекрасной статной фигурой и восхитительными руками. Ее густые, слегка вьющиеся волосы цвета воробьиного крыла восхищали многих мужчин, мечтавших о близости с ней: военных, чекистов, поэтов, да мало ли кого! Актеры, случалось, вожделенно пожирали ее глазами, когда она переодевалась за кулисами. Женщина-актриса во все времена считалась объектом для домогательств. Это было в порядке вещей, что антрепренер или режиссер пользовались интимными услугами молоденьких актрис взамен на свое покровительство. Среди актерской братии ходил такой анекдот: «В кабинете у Немировича-Данченко, хозяина Художественного театра, стоял маленький кожаный диван для распределения больших женских ролей». А о его романе с Книппер-Чеховой не догадывался лишь сам Чехов.

Но Миклашевская была тем редким исключением, на которое богемные нравы людей искусства не повлияли ничуть. Она побывала замужем — за оперным певцом. Оставшись одна с ребенком на руках. Августа не пустилась во все тяжкие, а, напротив, еще строже стала относиться к любым знакам внимания со стороны мужчин.

Неожиданная есенинская страсть, обрушившаяся на нее, поначалу испугала актрису. Да, он поэт, известный в России человек, но ведь он повеса, гуляка, хулиган! Вокруг него всегда столько женщин, готовых исполнять любую его прихоть. Такой человек не может серьезно и глубоко любить! Но прекрасные стихи, которые он ей посвятил, говорили об обратном. Есенин ухаживал за ней красиво и нежно. Он совсем не походил на других мужчин, у которых только одно на уме: поскорее в постель затащить! Его голубые глаза светились любовью! Каждой встрече с ней радовался как ребенок и был даже несколько застенчив. С лица не сходила улыбка восхищения и благоговения.

И сердце Августы дрогнуло. Поначалу у нее появилась жалость к этому большому ребенку, а потом проснулось и чувство, очень похожее на любовь. Но она все еще боялась признаться ему, да и себе, что желание видеть его ежедневно овладевало ею все больше и больше. А после случая в кабаре «Нерыдай», когда Есенин выручил ее, лихо станцевав танго вместо неявившегося партнера, она почувствовала, что он мог бы стать для нее тем человеком, на которого можно опереться в этой жестокой жизни! Они стали часто встречаться и долго бродить по Москве. Иногда вечерами они заходили в кафе поэтов на Тверской. Сидели вдвоем и разговаривали. Августа чувствовала себя неловко под любопытными взглядами посетителей.

— Мне так стыдно, Сергей! Все на нас глазеют! — пролепетала она, краснея.

— Да и х… — чуть не ляпнул Есенин, но вывернулся: — Да и х-хорошо! Гутя! Пусть все видят мое вдохновение! — погладил он ее руку своей горячей ладонью. — А хотите, махнем завтра за город?.. Побродим по лесу… Осень-то какая!..