Сотворение мира - читать онлайн книгу. Автор: Гор Видал cтр.№ 135

— Будем надеяться, — сказал мой гостеприимный хозяин, — что наша маленькая война с Ци до его приезда закончится.

— Да будет воля небес! — благочестиво отозвался я.

— О воле небес вы наслушаетесь от Конфуция. — Последовала долгая пауза. Я затаил дыхание. — Вы поселитесь здесь, рядом со мной.

— Большая честь… — начал я, но закончить мне не дали.

— Мы подумаем насчет вашего возвращения домой, то есть на родину. А пока… — Кан-нань посмотрел на свои гладкие маленькие ручки.

— Я буду служить вам, чем смогу, почтенный повелитель.

— Да.

Таким образом, без лишних разговоров было условлено, что пока я в Лу, то буду следить за Конфуцием и тайно докладывать обо всем Кан-наню, опасающемуся Ян Ху и коменданта; кроме того, Кан-нань питал подозрения насчет командира собственной гвардии Жань Цю и был раздражен моральной силой Конфуция и его учеников. Порой мудро пойти навстречу тому, чего боишься, а не уклоняться от него. Вот почему диктатор послал за Конфуцием. Он хотел узнать худшее.

Столица Лу напомнила мне Лоян. Конечно, все китайские города в известной степени похожи. На удивление узкие, извилистые улочки, шумные рынки, тихие парки с алтарями Небу, Дождю и Земле. Город Цюй-фу древнее Лояна и весь пропах горелым деревом — результат пяти веков постоянных пожаров. В то время я еще не знал, что Лу считается захолустьем среди таких государств, как, например, Ци, чья столица вызывала у китайцев трепет, как у нас в свое время Сарды. Зато правитель Лу был потомком легендарного Даня, чье имя в Китае у всех на устах подобно имени Одиссея в разговорах греков. Но в то время как Одиссей прославился хитростью, на удивление благородный и самоотверженный Дань является не только образцовым китайским правителем, но и образцовым благородным мужем — эта категория придумана или введена в обиход Конфуцием. Хотя в большинстве своем благородные мужи относятся к сословию ши, не все ши — благородные мужи. Благородное или приличное поведение — вот конфуцианский идеал. В свое время я попытаюсь объяснить, в чем оно заключается.

Что бы важное Конфуций ни сказал, он неизменно приписывает это Даню. И всегда добавляет:

— Я только передаю то, чему меня научили. Сам я ничего не придумываю.

Полагаю, он сам верил своим словам, и в какой-то степени они, наверное, соответствовали истине. Ведь все уже было когда-то сказано, и если кто-то хорошо знает древние писания, то всегда может найти достойный повод для своего поступка — или афоризм.

Две недели спустя после моего переезда во дворец Цзи война между Лу и Ци закончилась. Жань Цю и Фань Чи одержали замечательную, то есть неожиданную, победу. Они даже умудрились захватить город Лан по ту сторону границы. Докладывали, что и Ян Ху, и коменданта Би видели сражающимися во вражеском войске против своих соотечественников. В этом отношении китайцы похожи на греков. Верность своим интересам ставится выше патриотизма.

Демокрит дерзит мне. Он спрашивает о тех персидских авантюристах, что свергали Великих Царей, которым сами же клялись в верности. Это не совсем удачное сравнение. Правда, и мы отдали свой долг узурпаторам. Но я не припомню случая, чтобы обиженный высокопоставленный перс когда-либо присоединился к иноземному войску, вторгшемуся в его страну.

Меня принимали как гостя семейства Цзи, я даже получил титул уважаемого гостя. И меня приняли при дворе правителя. Хотя Ай-гун не обладал реальной властью, Кан-нань не только в соответствии с ритуалом спрашивал его мнение, но и советовался о государственных делах. Правда, нет доказательств того, что Кан-нань хоть раз последовал полученному совету, но его отношения с Ай-гуном внешне оставались безоблачными.

Когда победоносное воинство Цзи вернулось в столицу, был устроен прием героев в Долгой Сокровищнице — здании прямо напротив дворца правителя. Сопровождая главного министра, я впервые надел придворный передник — любопытное шелковое одеяние, ниспадающее полукругом с широкого кожаного ремня, к которому прикрепляются знаки различия из золота, серебра, нефрита и слоновой кости. Что и говорить, на моем ремне не было ничего, кроме серебряной шишечки, означающей, что я уважаемый гость.

С Кан-нанем в главный зал Долгой Сокровищницы вошло человек пятьдесят. Ранее это здание служило для защиты не только сокровищ, но и самих правителей. Когда Чжао-гун попытался вновь обрести законную власть, то засел в Долгой Сокровищнице. Но войска трех семейств перебили защитников и сожгли здание. Чжао удалось спастись, сокровищнице — нет. Было много споров, стоит ли восстанавливать этот символ власти правителя. В конце концов Кан-нань дал свое согласие, и за год до моего приезда в Лу Долгая Сокровищница восстала из пепла.

В северной части зала стоял Ай-гун. Это был тощий, ухоженный человек с ногами заядлого охотника — то есть ноги услужливо изгибались, чтобы плотнее прижиматься к конским бокам. На нем был потрясающий сине-золотой халат, принадлежавший некогда легендарному Даню.

Семейства Мэн и Шу были уже на месте, так же как семейство Ай-гуна и его слуги. Среди родственников я увидел надутого Шэ-гуна. По крайней мере, он надулся, увидев меня.

Кан-нань поклонился Ай-гуну, пожелал ему долгих лет жизни, поздравил с победой над Ци. Затем он представил Ай-гуну Жань Цю, и Ай-гун ответил речью столь высокопарной и архаичной, что я мало что понял.

Пока Ай-гун говорил, я осматривал длинное высокое помещение, точную копию того, что когда-то сгорело. За его спиной стояла лишь высокая, грубоватая статуя Дань-гуна, то есть мебель в зале была только для придворных. В сверкающих халатах они представляли собой прелестное зрелище, и зал напоминал скорее весенний сад, чем сборище честолюбцев.

После речи с северной стороны зала заиграла музыка. Начались ритуальные танцы. Было огромное количество просяного вина, которым все перепились. Спустя какое-то время Ай-гун тихонько исчез — печальный признак утраченной власти: по всему миру протокол требует, чтобы никто не покидал зала раньше владыки, и он спешил. Но в Лу правил Кан-нань, а не Ай-гун.

Когда Ай-гун удалился, народ разбрелся по залу. Было много поклонов, подергивания, топтаний. Китайский протокол всегда казался мне нелепым и мучительно нервирующим. С другой стороны, на Фань Чи произвели такое же впечатление наши вавилонские порядки. Наконец, как я и ожидал, меня нашел Шэ-гун. Он явно выпил просяного вина сверх меры.

— Если бы мне предстояло прожить десять тысяч лет…

— Молюсь, чтобы так оно и было! — быстро проговорил я, кланяясь и подергиваясь, словно передо мной стоял настоящий владыка.

— …Надеюсь, никогда бы не встретил такой неблагодарности.

— Я ничего не мог поделать, почтенный владыка. Я был схвачен.

— Он был схвачен! — Шэ-гун указал на серебряную шишечку у меня на ремне. — Уважаемый гость! Вы… Которого я спас от неминуемой смерти… Раб! Мой раб! За которого я платил. Обращался с ним, как с человеком. И теперь он предал своего благодетеля, своего спасителя!