Искушение фараона - читать онлайн книгу. Автор: Паулина Гейдж cтр.№ 116

– А как ты думаешь, твоя благородная царственная супруга когда-нибудь наберется смелости, чтобы измазать тебя с ног до головы речным илом? – спросила его Неферт-кай, сощурив глаза от яркого солнечного света. Гори приподнялся на локтях, а она притворно поморщилась, словно из-за брызг, слетевших с его волос.

– Конечно нет, – быстро ответил он. – Она вообще не станет выходить на солнце, опасаясь, как бы кожа у нее не почернела, словно у какой-нибудь крестьянки, а вода, в которую она соизволит опустить свое драгоценное тело, непременно будет идеально чистой и сдобренной изысканными благовониями.

И он ее поцеловал, нежно прижимая рот к ее мягким подвижным губам. Она подняла руки, чтобы его обнять, и он ощутил трепет и напряжение ее юного тела. Но стоило ему ощутить во рту нежный кончик ее языка, и он понял – все бесполезно. На вкус, на ощупь она была не той, кого он жаждал. Ее лицо казалось чужим. Она была ниже ростом, у нее были юные, не такие большие груди, как у Табубы. «Это измена», – холодная, четкая мысль мгновенно его отрезвила. «Не будь смешным, – ответил другой голос. – Ты не связан с Табубой никакими клятвами и обещаниями, кроме разве что тех, которые сам себе выдумал». Гори попытался отдаться во власть чувств, еще крепче зажмурившись и впившись жгучим поцелуем в губы девушки, однако он не переставал думать, что совершает предательство по отношению к Табубе. Это чувство все росло и крепло. Наконец Гори сдался. Высвободившись из объятий Неферт-кай, он встал на ноги.

– День клонится к вечеру, – коротко бросил он. – Мы должны возвращаться.

Через секунду она тоже была на ногах. Вид у нее был смущенный и озадаченный. Девушка нерешительно коснулась его щеки.

– Чем я обидела тебя, царевич? – робко спросила она. – Или ты не простил мне моих дерзких разговоров?

Мучимый раскаянием, жалостью к ней, да и к себе тоже, он взял ее руку и поднес к губам.

– Нет, – произнес он со страстью. – Неферт-кай, ты красивая, умная и веселая, и я всем сердцем надеюсь, что наступит день, когда твой отец обручит тебя с человеком, достойным столь редкой награды.

Ее глаза потемнели.

– Но это будешь не ты, царевич Гори.

– Нет, это буду не я. Мне очень жаль.

Она заставила себя слабо улыбнуться.

– Мне тоже жаль. Есть другая женщина? – Он кивнул, а она вздохнула. – Я должна была сама догадаться. Наивно и глупо было думать, что самый красивый юноша во всем Египте еще не нашел себе сердечную привязанность. Что же, давай тогда щедрой рукой набросаем песка в мои носилки, чтобы рабам нынче вечером было чем заняться. – И она направилась вверх по склону холма, туда, где валялась их одежда. Гори неловко зашагал за ней следом, с грустью отметив, какая красивая у нее спина и как заманчиво сжимаются при ходьбе ягодицы.

Они быстро оделись, разбудили дремавших неподалеку носильщиков, и Неферт-кай приказала везти их обратно во дворец. В тесноте зашторенной кабинки она яростно принялась стряхивать песок, прилипший к ногам, потом стала убирать волосы, при этом не переставая болтать о каких-то пустяках. Гори старался, как мог, отвечать ей в тон, но он не решался поднять на девушку взгляд.

Неферт-кай высадила его у главного входа. Гори церемонно поблагодарил ее за прекрасно проведенное время, а потом двинулся прочь, ни разу не оглянувшись. Никогда прежде он не чувствовал такого глубокого презрения к себе. Теперь же ему казалось, что он воочию видит прутья клетки, окружившей его со всех сторон. Гори прекрасно понимал, что сам выстроил себе эту клетку, но не мог вспомнить, когда и как это произошло. И выхода для него не было.

Будь милостив к ближним своим,

Ибо таков долг тех, кому дарована благодать богов.

Прошло четыре дня с тех пор, как семейство Хаэмуаса возвратилось из Фив. Царевич сидел у себя в кабинете, стараясь разобраться в грудах писем, скопившихся у него на столе в последнее время, когда доложили о приходе Птах-Сеанка. Предвкушая близкую возможность еще на некоторое время отложить очередную мелкую жалобу какого-нибудь чиновника средней руки, Хаэмуас с радостью отпустил младшего писца и, охваченный нетерпением, поднялся навстречу молодому человеку.

Птах-Сеанк вошел в кабинет и поклонился. Его кожу покрывал темный, почти черный загар, на фоне потемневшего лица белки глаз отливали голубым. Губы у него обгорели и шелушились. Хаэмуасу показалось, будто вид у него усталый и измученный, и первое пришедшее ему в голову объяснение заключалось в том, что молодому человеку, видимо, нелегко далась дальняя дорога из чужих краев в компании одних стражников и прислуги, да еще с мертвым телом Пенбу. Хаэмуас обнял Птах-Сеанка.

– Добро пожаловать домой! – воскликнул он, подводя своего старшего писца к столу и подавая ему чашу с пивом. – Полагаю, с мумификацией тела твоего отца все обстоит благополучно. Сем-жрецы и сам Верховный жрец Птаха ожидают, когда им представится возможность оказать ему последние почести.

Птах-Сеанк быстро выпил пиво и осторожно поставил чашу на стол.

– Благодарю тебя, царевич, – сказал он. – Тело моего отца покоится сейчас в Обители мертвых. Я собственными глазами осмотрел его и могу сказать, что мастера, мумифицировавшие тело, честно исполнили свою работу.

«А это, должно быть, далось тебе нелегко», – с жалостью подумал Хаэмуас. Он жестом пригласил Птах-Сеанка сесть, но молодой человек продолжал стоять в нерешительности.

– Что касается той работы, которую ты мне поручил, – робким голосом продолжил он, – могу сказать, что я все исполнил в точности и готов представить тебе плоды своих трудов. – С этими словами он протянул царевичу свиток. Хаэмуас нетерпеливо схватил папирус, потом бросил быстрый взгляд на писца, стоявшего, потупив глаза.

– В чем дело? – спросил он, и в сердце у него шевельнулась тревога. – Ты принес мне плохие вести? – И он постучал свернутым папирусом по ноге. – Или ты устал с дороги и плохо себя чувствуешь?

Птах-Сеанк наконец овладел собой. Вскинув голову, он встретил взгляд своего господина смелой и уверенной улыбкой.

– Я просто устал с дороги, царевич, – сказал он. – Ничего более.

А Хаэмуас уже разломил личную печать Птах-Сеанка, скреплявшую свиток.

– Тогда тебе сегодня лучше как следует отдохнуть и выспаться дома. Я сообщу жрецам о том, что все готово для похорон Пенбу. Твоего отца следует похоронить через три дня. Ты не будешь возражать?

Птах-Сеанк поклонился, выражая тем самым свое согласие. А Хаэмуас уже позабыл о его присутствии. Он хмурился, вчитываясь в содержание свитка. Затем постепенно лицо его стало проясняться, и к концу чтения он весь сиял от счастья.

– Ты отлично выполнил свою работу, Птах-Сеанк, – сказал. – Ты просто молодец. Теперь можешь идти.

Оставшись один, Хаэмуас бросился в кресло и закрыл глаза. Последнее препятствие, стоявшее на пути к этому желанному браку, было устранено, и его охватило огромное облегчение. Табуба говорила ему правду. Нельзя сказать, чтобы он не доверял ее словам, и все же в глубине души у него оставалась легкая тень сомнения – он не верил, что ее род настолько древний и благородный, как она утверждала. Но вот оно, подтверждение, ясно изложенное ровным, изысканным почерком Птах-Сеанка черными значками на светлом папирусе. Имение небольшое, но вполне благополучное. Не очень высокий, но вполне благородный титул. Небольшой, но удобный и пригодный для жизни дом, куда они могли бы уезжать время от времени вдвоем, скажем, зимой, когда Коптос из раскаленной добела печи превращался просто в жаркое место и когда царевич сам захочет увезти ее подальше от осуждающего взгляда Нубнофрет. Там его не будут донимать неотложные государственные дела, там никто не станет посягать на его время, и они вдвоем смогут наслаждаться друг другом посреди безбрежной пустыни южных краев. А как дивно будет смотреться там она, в своих родных местах, столь непохожих на шумный и суетливый Мемфис. Хаэмуас прекрасно помнил юг. Ничем не нарушаемая тишина и покой, дивные мгновения, наполненные восхитительным ощущением полного одиночества – его приносил пустынный ветер, вздымающий песок, такой горячий, что на нем невозможно стоять босыми ногами, о нем шепчут воды Нила, неспешно катящиеся в бесконечность мимо простых, лишенных разнообразия пейзажей, окрашенных лишь в два цвета – голубизну небес и желтый оттенок песка, мерцающего под солнечными лучами.