У чужих берегов - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Лосьев cтр.№ 45

– Значит, сошлись, а думаете о разрыве? Не узнаю тебя, Катюша! Была ты комсомолочкой – по-другому рассуждала: брак, мол, дело очень серьезное. Помнишь?

– Ну, все это юношеские бредни! Мы тогда были очень уж хорошие.

– А теперь плохие стали? Впрочем, это дело твое.

– Я Петю очень люблю! – сказала она с силой. – Прикажи он под поезд броситься – ни секунды раздумывать не буду!

Это уже было слишком. Я назвал ее бабищей, потом взял с ней официальный тон. Достал бланк «Протокола выемки» и уложил в портфель все Петины семейные реликвии.

Катя обиделась и заплакала.

На многих фотографиях в альбоме стоял штампик-факсимиле какого-то фотографа из Иркутска. Карточек было много, и я решил, что солидная клиентура должна бы фотографу запомниться...

Так и оказалось. Через десять дней передо мной лежало отношение Иркутского угрозыска:

«Присланные вами фотографии Свиридова в действительности являются снимками семьи купца второй гильдии Карасева Василия Фомича. В гимназической форме снят сын купца Николай Васильевич Карасев. В Гражданскую войну семья Карасевых бежала из Иркутска в Харбин. По непроверенным сведениям, там сейчас и находится.

Личность Свиридова нам неизвестна. В адресном столе Свиридова не значится».

После такого сообщения дело Свиридова, казавшееся мне малозначительным, предстало в другом свете.

Мешкотарное дело становилось интересным.

Значит, Свиридов и Карасев – одно лицо? Почему Свиридов-Карасев скрывает свою биографию? Зачем ему это? Служил у белых? Но тогда – как же Красная армия, конфликт на КВЖД?

Уравнение со многими неизвестными... Как быть? Попробовать взять Свиридова в лоб? Мол, вы Карасев, а не Свиридов, и никакой не рабочий, а купчик. А он заявит, что альбом купил на барахолке, для «представительности». Таких случаев немало.

Почему-то в те годы было много дураков, которые от своего рабочего первородства открещивались и лезли даже в незаконные графские сыновья.

Надежда на гражданское мужество Катюши Логиновой? Ерунда! Ничего в ней не осталось от прежнего комсомольского деятеля. Нет, если что и знает, все равно останется при ней. Хватит и того, что Петеньку своего в гимназической форме показала. Но сдается мне, что есть еще где-то его фото с золотыми погонами на офицерских плечах. Провести экспертизу на базисе двух фотографий? Ох, сомнительно! Одно дело – пятнадцатилетний юнец, другое – зрелый мужчина. Думай, инспектор, думай! И вдруг...

Хмурым, дождливым утром в кабинет вошел с решительным видом худощавый молодой человек лет двадцати трех. На нем был военный плащ, под которым я увидел старенькую гимнастерку с воротником без петлиц. Выправка военная.

– Разрешите? Я – Павлов...

– Из Заготзерна? Бухгалтер Павлов? Очень кстати. Я вызывал вас, да ответили, что вы в командировке.

– Сегодня лишь вернулся. Вот, пожалуйста... – и он протянул сложенную вдвое бумажку.

«...Не могу больше молчать, – читал я, – когда по моей вине гибнет человек. Мешки со склада похищал я. Продавал их на базаре, пользуясь отсутствием Свиридова. Свиридов исполнял обязанности экспедитора и часто выезжал в районы для сбора мешкотары, а ключи от склада и пломбир оставлял мне».

– Вот тебе раз! Почему же вы не пришли с повинной в начале следствия?

– Не так просто это...

– Ну, доказывайте!..

– Что доказывать?

– Что вы похищали мешкотару.

– А разве признания недостаточно?

– Нет, недостаточно, нужны доказательства. Отвечайте на вопросы: лично сами выносили мешки со склада?

– Когда как. Иногда сам, иногда поручал случайным возчикам из «летучки».

– Куда отвозили?

– Ко мне на квартиру, а потом договаривался и продавал.

– С кем договаривались? Фамилии? Даты?

– Н...не помню...

– Где хранили мешки до реализации?

– У себя, я же сказал...

– Вы женаты?

– Нет. Только мать у меня.

– Мать может подтвердить, что мешки хранились у вас на квартире?

– Какая мать подтвердит преступление сына! Да зачем вам это нужно? Кто будет на себя наговаривать?

Меня начинал забавлять этот курьезный допрос, где следователь шел «от обратного».

Постепенно я укрепился в мысли, что тут самооговор. Но для чего, с какой целью? В следственной практике самооговоры не столь, правда, часто, но встречаются. Главным образом они имеют целью скрыть другое, более серьезное преступление, хотя бы на время пребывания в тюрьме. А там, глядишь, и вовсе удастся избежать разоблачения. Бывают и другие самооговорщики: «страстотерпцы» – по религиозным мотивам – или нанятые за крупные деньги отсиживать за другого. Так нанимали в старину рекрутов.

Бывает... А здесь – что? Хищение – грошовое. Павлов не похож на религиозника-«страстотерпца». По словам Кати, он добивается ее благосклонности и, казалось бы, должен обратить создающуюся вокруг Свиридова конъюнктуру в свою пользу.

Что-то странное. Очень странное.

Наконец я принял решение и позвонил, чтобы прислали конвойных.

– Арестуете? – угрюмо посмотрел на меня Павлов. – А под подписку нельзя?

– Нельзя.

– А Свиридова освободите?

– Ни в коем случае.

– Как же так? Говорю вам: Свиридов не виноват. Он честный человек, и его надо немедленно освободить. Вы не имеете права держать под замком невинного, если нашелся настоящий преступник. Можно ведь и прокурору обжаловать.

Я жестко оборвал:

– Вы арестованы, пойдете в тюрьму! Тогда жалуйтесь хоть прокурору Республики!

Пришел милиционер, я отправил Павлова во внутреннее арестное помещение, а через час уже вел в доме Павловых душевный разговор с его матерью.

– Что заставило, Мария Никитична, вашего сына принять такое самообвинение? Может, подкупили его?

– Что заставило?.. А вот, батюшка, что заставило...

И старушка протянула мне распечатанное письмо.

– От Катьки Свиридовой недавно получила. Читай, читай, сынок!..

Вот что писала Катюша:

«Уважаемая Мария Никитична! Уже два года мы работаем вместе с вашим сыном Владимиром Николаевичем Павловым в одной конторе, и нет мне покоя от него. Владимир Николаевич любит меня, неоднократно объяснялся, упрашивал порвать с мужем и выйти замуж за него. Я очень уважаю чувства Павлова, но не могу ответить ему взаимностью: я люблю своего мужа. Как-то нужно сделать, чтобы Владимир Николаевич образумился.

Он сказал, что ради моего счастья пойдет на все, но мне от него ровным счетом ничего не надо. У меня и так сейчас большое горе, а тут еще и эта история... Воздействуйте на вашего сына, ведь я не могу полюбить нелюбимого, не могу!..»