Бенито Муссолини - читать онлайн книгу. Автор: Кристофер Хибберт cтр.№ 37

Статья II «Стального пакта» предусматривала предварительные консультации по вопросам, представляющим обоюдный интерес, но на следующий же день после подписания пакта Гитлер заявил в своем кабинете группе министров: «Италия должна оставаться в неведении относительно наших целей». Постоянный отказ Гитлера заранее информировать итальянцев о своих планах, что так раздражало Муссолини и воспринималось им так болезненно, был вызван, казалось, не высокомерием фюрера, а его опасением, что после консультации с дуче эти планы более не станут секретными. «Все итальянцы, — сказал однажды Геббельс Гитлеру, — болтают, как цыгане». В январе 1943 года Гитлер приказал адмиралу Редеру принять все необходимые меры, чтобы немецкие оперативные планы не стали известными итальянцам». Существует большая опасность, — считал Гитлер, — что итальянская королевская семья передает разведывательную информацию Великобритании. Несмотря на настойчивые предупреждения Аттолико, Муссолини отказывался, однако, поверить в то, что Гитлер будет действовать, не проконсультировавшись с ним. Даже Чиано сомневался в том, что Гитлер будет так поступать «после многочисленных торжественных заявлений о необходимости мира». После всего того, что было сказано и решено в Милане, внешне мало что изменилось и Риббентроп продолжал уверять Чиано в неизменном намерении Германии обеспечить состояние мира по крайней мере в течение ближайших трех лет. Но от Аттолико продолжала поступать тревожная информация и 20 июля он предупредил о готовящихся «широкомасштабных передвижениях немецких войск» в Чехословакии. 2 августа Чиано признавался в своем дневнике, что «настойчивость Аттолико заставляет меня серьезно задуматься. Или посол окончательно потерял рассудок, или он видит и знает нечто, что полностью ускользнуло от нашего внимания». На этой же неделе Чиано решил, что он должен отправиться в Германию, чтобы самому разобраться, что же на самом деле там происходит. Предложение Муссолини о проведении международной конференции, которое горячо поддерживал Аттолико, было Риббентропом отвергнуто; намеченная встреча Гитлера и Муссолини в Бреннере была отложена. Но 9 августа Риббентроп согласился встретиться с Чиано в Зальцбурге через два дня. Нет никаких сомнений в том, что в это время Муссолини самым серьезным образом стремился воспрепятствовать участию Италии в войне. Ему необходимо было время, чтобы стабилизировать обстановку в Албании, Северной Африке и Эфиопии; чтобы разгрузить перенасыщенную промышленными центрами долину реки По, переместив часть заводов и фабрик оттуда на юг Италии; чтобы нарастить мощь военно-морского флота, военно-воздушных сил, артиллерии и моторизованных дивизий; чтобы репатриировать из Франции более миллиона итальянцев; чтобы увеличить запас иностранной валюты за счет грандиозной, впечатляющей международной выставки, проведение которой было запланировано в Риме на 1942 год по случаю двадцатилетнего юбилея «Похода на Рим». В силу всех этих причин и, как казалось, особенно в связи с международной выставкой, идея которой сверх всякой меры захватила воображение Муссолини, он стремился во что бы то ни стало сохранить мир. Дуче открыто выражал сомнения в том, что «если Германия посчитает необходимым объявить мобилизацию в полночь, то мы сможем провести ее вслед с пяти утра до двенадцати дня». Его инструкции Чиано на этот счет были категоричны.

Перед отъездом Чиано в Зальцбург на встречу с Риббентропом ему было рекомендовано, «используя цифровой материал, убедить немцев, в том, что начинать сейчас войну было бы совершенно безрассудно. Состояние нашей подготовки не таково, чтобы можно было надеяться на безоговорочную победу. В настоящее время у нас с противником равные шансы… С другой стороны, через три года шансы можно будет расценивать как четыре к одному в нашу пользу». «Прежде чем отпустить меня, — записал Чиано в своем дневнике 10 августа, — дуче порекомендовал мне откровенно заявить немцам, что мы обязаны избежать конфликта с Польшей, поскольку его будет невозможно локализовать и тогда мировая война станет катастрофой для всех. Никогда раньше дуче не говорил так открыто и с таким жаром о необходимости сохранения мира на земле».

В Зальцбурге Чиано повторил точку зрения Муссолини с не меньшим пылом, но Риббентроп был явно не склонен прислушиваться к ней. В действительности, как убедился потрясенный Чиано, в мыслях Риббентропа присутствовала только одна война, и он упрямо стремился на встрече с Чиано обсуждать только ее. «В тот самый момент, когда мы ждали приглашения сесть за обеденный стол, — много позднее писал Чиано, — Риббентроп сообщил мне о решении Германии поднести горящую спичку к европейской бочке с порохом. Он сказал об этом таким небрежным тоном, словно говорил о несущественной административной детали».

«Так что же, Риббентроп, — спросил я, когда мы прогуливались в саду, — чего вы хотите? Польский коридор или Данциг?»

«Ни то ни другое. Теперь уже нет, — ответил он, бросив на меня холодный взгляд, отливавший металлическим блеском, — мы хотим войны!»

Риббентроп уклонился от того, чтобы намекнуть итальянцам, каким образом Германия намерена спровоцировать начало войны. «Все решения, — надменно заявил Риббентроп самоуверенным тоном, приводившим в бешенство его собеседников, и прибегнув к одной из тех метафор, которые превращают беседу в невыносимое занятие, — все еще надежно заперты на ключ в непробиваемой стальной груди фюрера». «Риббентроп отвергал любые возможные решения проблемы, которые могли бы удовлетворить Германию, но одновременно помогли бы избежать начала войны, — писал Чиано, — я уверен, что если бы Германии дали даже больше того, что она требовала, то все равно она бы не удержалась от нападения потому, что в немцев вселился демон разрушения. Временами наша беседа принимала весьма напряженный характер. Я не стеснялся выражать свои мысли в самой жесткой и откровенной форме. Но на Риббентропа это не действовало. Обстановка во время переговоров была просто ледяной и возникшая в наших отношениях прохлада соответствующим образом подействовала и на наших секретарей. Официальный обед прошел в полнейшем молчании… Мне стало понятно, как мало мы значили в глазах немцев».

Чиано получил новые доказательства своего умозаключения на следующий день, когда он отправился в Бергхоф на встречу с Гитлером. Фюрер был чрезвычайно любезен и дружелюбен, но он и не пытался скрывать, что любые предложения дуче ни в коей мере не повлияют на уже принятое им решение. Его стол был завален географическими картами, сам он был уже захвачен военными планами. Он заявил Чиано, как накануне и Риббентроп, что Франция и Англия не посмеют ввязаться в войну и добавил, что если даже это и произойдет, то «после захвата Польши (который предстоит в самое ближайшее время) Германия будет в состоянии разместить в боевой готовности вдоль Западной Стены сотню дивизий». Что же касается Италии, то ему «не потребуется обращаться к ней за поддержкой в соответствии с имеющимися обязательствами».

Чиано дали понять, что «для немцев союз с Италией означает только то, что противник будет обязан разместить на границах с ней некоторое число дивизий, тем самым несколько смягчив ситуацию на немецких военных фронтах… Их ни в малейшей степени не интересовало, какая именно судьба в конечном итоге постигнет Италию».

Это было поистине пророческое высказывание. Вернувшись в тот вечер в свой отель, Чиано распорядился выставить у своего самолета специальную охрану на тот случай, если немцы попытаются устроить Чиано аварию самолета; и когда к нему явился Аттолико, чтобы обсудить создавшееся положение, Чиано завел его в ванную комнату, надеясь, что там гестапо не сможет подслушать их беседу. Можно было подумать, что Чиано и немцы уже стали врагами.