Русский роман - читать онлайн книгу. Автор: Меир Шалев cтр.№ 101

Циркин-Мандолина умер на своей кровати во дворе. Песя, которая умерла через год после него, даже не знала, что он умер. Она лежала одна, в маленькой комнате, в гериатрической больничке, принадлежавшей Рабочему движению, правая половина ее тела была парализована, и она непрерывно вела крикливые, язвительные и бессвязные разговоры с министром финансов, с Фаней Либерзон и с кем-то еще по имени Эттингер. Мешулам пришел сообщить ей о смерти отца, и она не поняла, о ком идет речь. Она лишь повторяла: «Цветок в пупке, цветок в пупке» — и все просила спасти от огня ее ночную рубашку.

Циркин умер шумно, возмущенно, не соглашаясь и сопротивляясь. Вся деревня слышала, как он борется с госпожой Смертью.

«Мне никто не говорил, что это будет еще и больно!» — кричал он с горьким удивлением.

Мешулам и доктор Мунк стояли у его кровати. С помощью Элиезера Либерзона, которого по этому случаю привезли из дома престарелых, они пытались убедить Циркина перейти в больницу. Он спорил, извивался, отказывался наотрез.

«Это дело нескольких минут», — прохрипел он.

«Ваши студенты воткнут в меня трубки», — простонал он.

Потом сознание его затуманилось.

«Позовите доктора Иоффе».

И после короткого молчания: «Иди, поешь с нами, Фейга. Я приготовил печеную тыкву, с яйцами и мукой. Иди, они оба ушли, пойдем со мной в воду, она совсем не холодная».

И вдруг закричал: «Товарищи Циркин, Миркин и Либерзон обязуются не делать никаких попыток!» Но только я понял его слова.

Потом он слегка успокоился, но его грудь по-прежнему поднималась и опускалась с трудом.

«Главное — это дышать, — сказал он себе. — Не переставать дышать ни на секунду».

Новый приступ болей подбросил его тело, и он снова начал кричать. На этот раз он проклинал тех, кто «считает ямы», — давнее, оставшееся на слуху название, смысла которого уже никто не понимал. «Все началось из-за этих слабаков, из-за этих счетчиков!» — ругался он.

— Кто это — счетчики ям? — спросил я Мешулама несколько недель спустя.

— Какая-то отцовская выдумка, — сказал Мешулам.

Письмо, которое Циркин-Мандолина написал бабушке Фейге, письмо, которое так и осталось неотправленным, я не отдал. Остальные бумаги, которые были в коробке, Мешулам зачитал на могиле своего отца. Он пришел в восторг, обнаружив там подлинник письма Ханкина, в котором шла речь о выселении арабских издольщиков с земель Эйн-Тивона, и отчет о покупках «Трудовой бригады имени Фейги», помеченный зимой 1919 года. «Два ротеля [170] муки, кунжутное масло, четыре рубашки из арабской ткани, соломенная шляпа для Миркина».

Он утверждал, что письмо Шифриса — это подделка. «Жалкий розыгрыш», — сказал он, но тем не менее сохранил его в своем архиве. «Если захочешь обменять его на устав „Трудовой бригады“, я готов поговорить», — предложил он.

Мы опустили гроб в яму, и Мешулам присыпал его землей. После двух-трех неуклюжих гребков мотыгой, его сменил последний член «Трудовой бригады», старый слепой Либерзон, который закончил дело несколькими точными движениями лопаты.

— Куда ты девал отцовскую мандолину? — спросил Мешулам, когда люди уже начали расходиться.

Я показал на могилу.

— Что?! — заорал он. — Ты положил ее в гроб?!

— Согласно просьбе покойника, — сказал Бускила.

— Так хотел твой отец, — объяснил я.

Мешулам бросил на нас убийственный взгляд, схватил лопату и стал раскапывать только что засыпанную могилу. Мы не вмешивались. Я остановил его лишь некоторое время спустя, когда он уже достаточно углубился и звуки стали слышнее.

— Прислушайся, Мешулам.

Он продолжал копать. Я вырвал у него лопату и отшвырнул ее в сторону.

— Прислушайся хорошенько, Мешулам!

У нас в деревне люди привыкли, что из-под земли то и дело доносятся какие-то звуки: скрипучее пробуждение улиток, щебет немецких детей, умирающих в лихорадке, задыхающийся хрип тонущих солдат Сисары. Сейчас Мешулам услышал трепетанье отцовских струн, его сухожилий, его ресниц.

Осиротевший Мешулам, старый и ленивый человек, никогда в жизни не посадивший дерева и не познавший женщину, разразился слезами, упал лицом на землю и крикнул: «Прости, папа, прости!»

Летом на кладбище вовсю стрекотали цикады, страстно прижавшиеся к веткам олив и кустам жасмина. Воткнув свои короткие хоботки в кору, они сосали свежие соки из жил растений и извещали об этом весь мир протяжным и монотонным воплем наслаждения. Это был тот же оглушительный стрекот, что из века в век сопровождал землю и населявших ее людей, начиная с первобытного племени в пинесовской пещере и кончая «Трудовой бригадой имени Фейги». Это он встречал армии захватчиков, толпы паломников и репатриантов, караваны странствующих купцов и бродячих циркачей.

Человек, не привыкший к оглушительному голосу цикад, может обезуметь уже через несколько минут, но у нас, у людей Долины, они были любимыми певуньями лета и поля.

«Что заставляет их петь? — вопрошал Пинес меня и себя. — Это не брачная песня, потому что самки не идут на голос самца. И не остерегающий голос на границе своей территории, потому что самцы цикад не нападают друг на друга. И вдобавок ко всему они почти лишены слуха. Что же заставляет их петь?»

Он посмотрел на меня в ожидании ответа, но мне было тогда всего десять лет, и я был точно тяжелый, прожорливый мешок, в котором полно чужих рассказов и ни одного своего ответа.

«Вот настоящая песня этой земли, — сказал Пинес. — Упрямый крик, без нот и мелодии, без конца и начала, одна лишь вызывающая и торжествующая декларация существования: „Вот она, я!“».

«Да будет тебе известно, Барух, — сказал Пинес, — что это скромное насекомое, именно оно — настоящий герой знаменитой басни о стрекозе и муравье. Переводчики-недоумки извлекли эту цикаду из ивритского текста и назвали ее стрекозой. Вся эта глупая басня — плод огромного невежества».

Он привел меня в сад. Солнце пылало над огромными полями. Ни одной птицы не было в небе. Телята стояли в квадратной тени изгородей, вывалив языки, сети паутины застыли, и их обитатели спрятались среди веток. Обожженные бабочки падали на землю, и их крылья в моей руке были горячими и твердыми, как медные листочки. Только цикада, квадратная и стойкая, с силой и страстью выводила свой знойный гимн суховею. Ее резкий оранжевый голос прорывался сквозь листья, бросая вызов ярости солнца, смеясь над пламенем земного пекла.

Пинес был большим мастером ловли цикад. Каждый ребенок в мошаве знал, что цикады замолкают в тот момент, когда различают приближающегося человека, спешат взлететь и исчезнуть. Но Пинес открыл мне, что их острое зрение маскирует почти полную глухоту.