Как несколько дней... - читать онлайн книгу. Автор: Меир Шалев cтр.№ 65

Так или иначе, но умоляющая рука торопливо постучала именно в дверь дома Яакова, а когда тот открыл, то увидел на пороге толстяка огромного роста, с удивительно некрасивым лицом. Редкие волосы его были приглажены к затылку, а маленькие мышиные глазки испуганно бегали.

На ночном визитере была синяя униформа, в которой Яаков мгновенно узнал комбинезон — из тех, что носили итальянские военнопленные, содержавшиеся в лагере неподалеку от деревни. Шейнфельд не раз видел их: «они разгуливали по окрестным полям, резвились и играли, как дети».

У них в заборе была лазейка, о которой все, включая лагерное начальство, были прекрасно осведомлены, — через нее-то пленные и выбирались наружу. Однако лицо непрошеного гостя было искажено гримасой ужаса, а со лба ручьями стекал холодный пот.

Он бухнулся на колени и выпалил на правильном, но заикающемся от страха иврите:

— За мной гонятся! Умоляю, спрячь меня!

— Кто гонится? — спросил Яаков.

— Спрячь меня, господин, — повторял итальянец снова и снова, — только на одну ночь, пожалуйста!

— Но кто ты? Еврей? Откуда ты знаешь иврит? — Яаков подозрительно сощурился.

— Я могу разговаривать на любом языке, который услышу хотя бы один раз, — произнес незнакомец, и у Яакова от изумления отвисла челюсть — последние слова были сказаны его, Шейнфельда, голосом. — Я и тебя могу научить. Позволь мне войти, запри крепко дверь, и тогда ты услышишь все, что захочешь.

— Но ведь я не могу просто так пустить в дом незнакомого человека! — настаивал Яаков. — Я, наверное, должен сообщить…

Незнакомец выпрямился во весь рост. Мягко, но довольно настойчиво он протолкнул Яакова и дом и запер за собой дверь.

— Не сообщай! Не говори никому ни слова, — взмолился он.

— Знаешь, Зейде, почему я пожалел его? Не потому, что он вдруг заговорил моим голосом, и не потому, что бежал из лагеря. Просто я увидел, как он подсел к столу, схватил солонку, высыпал немного соли на ладонь и принялся слизывать ее, совсем как коровы, лижущие свой соляной камень в кормушке. Мне был знаком этот жест. Раз человек так делает — значит, он предельно слаб либо отчаялся. Моя мама так делала в последний год своей жизни. У нее всегда лежал маленький камешек соли на столе, и еще один был припасен в кармане. Некоторые люди, когда чувствуют слабость, сосут соль, в отличие от других, которые предпочитают кубик сахара.

Я всегда мечтал, как в один прекрасный день заработаю целую кучу денег и куплю своей маме пачку соли — белой и мелкой, как у богатеев, вместо того серого камня, который только коровам лизать. Когда я увидел, как этот несчастный итальянец лижет соль, то сразу понял, что он действительно нуждается в помощи.

Яаков выставил на стол перед пленным хлеб и творог, наскоро поджарил яичницу и молча наблюдал, пока тот насыщался, а затем отвел его в старый птичник. Притащив туда два мешка опилок, Шейнфельд сказал:

— Ложись спать. Поговорим завтра утром.

На следующий день Яаков проснулся раньше обычного, разбуженный громким пением канареек. Несколько минут он лежал и прислушивался, а затем встал с кровати. Назойливая мысль, отчасти бывшая принятым решением, но скорее загаданным желанием, не давала ему покоя и мешала снова заснуть.

Яаков направился к птичнику и обнаружил, что итальянец уже проснулся, однако все еще лежит на мешках с опилками и с большим вдохновением дирижирует хором канареек, размахивая толстыми, как сардельки, пальцами.

— Как тебя зовут? — спросил Яаков.

— Сальваторе, — пленный проворно вскочил на ноги и отвесил глубокий поклон.

— Сальваторе… А фамилия? — спросил Яаков.

— Просто Сальваторе. Тому, чьи родители умерли, а жены с детьми нет и никогда не будет, не нужна фамилия.

— Сальваторе, — Яаков откашлялся, — присаживайся, в ногах правды нет.

Пленный сел, однако и в этом положении его огромное тело, казалось, заполняло собой весь птичник.

— Откуда ты родом?

— На юге Италии есть одна маленькая деревушка — Калабрия. Там я родился.

— Тогда я не должен тебе объяснять, что такое деревня: здесь невозможно ничего утаить, и каждый знает, что варится в кастрюле у соседа. Закопай я тебя в землю — все равно люди увидят. Но ты говоришь на иврите и выглядишь как один из наших, поэтому мы дадим тебе еврейское имя, оденем по-здешнему, а если кто спросит — я скажу, что ты мой работник.

Так итальянский военнопленный Сальваторе, человек без фамилии, превратился в еврейского крестьянина по имени Еошуа Бер. Никому даже в голову не приходило, что он — беглый пленный, потому что Сальваторе оказался блистательным подражателем и, кроме родного итальянского, прекрасно изъяснялся на иврите, немецком, английском, русском, идиш и арабском. С Яаковом он разговаривал исключительно на иврите и обращался к нему не иначе как «Шейнфельд». Когда тот сделал eму замечание, итальянец пояснил, что попросту не смеет называть его по имени:

— Во-первых, потому, что я всего-навсего твой работник, а во-вторых, из-за самого имени…

Яаков купил для Еошуа рабочую одежду, так как в синем комбинезоне военнопленного невозможно было показаться на людях. Оказалось, что новый работник умеет доить, ухаживать за виноградником, готовить бетонный раствор, косить траву, выкуривать личинок жуков из коры деревьев и чинить водопровод. Спустя несколько недель буквально вся деревня говорила о том, что у нового работника Шейнфельда золотые руки. Иногда крестьяне за символическую плату нанимали его подсобить по хозяйству.

Он был безмерно благодарен Яакову, искренне привязался к нему, старался услужить и помогал, как только мог. Целыми днями Еошуа готовил, мыл посуду, прибирал в доме и ухаживал за садом. Обнаружив погибающие розовые кусты, посаженные еще альбиносом-бухгалтером, он высвободил их из смертельных объятий плюща и привил к ним новые сорта.

Еошуа оказался также и ловким охотником — он удивил всех своим умением убивать кротов, поражая их внутри извилистых земляных ходов одним слепым ударом вил. Со стороны казалось, что у него за плечами богатый опыт в сельском хозяйстве, и никто даже представить себе не мог, что причиной всему на самом деле является его необычайный дар подражания. Ему было достаточно понаблюдать минутку за крестьянином — вспахивающим, жнущим либо собирающим урожай, чтобы самому проделать то же самое, привычными движениями и с необычайной ловкостью. Даже сложным и ответственным вещам, таким, как подгонка дощатых полов или принятие родов у коровы, он научился с одного взгляда.

Одна лишь Наоми почуяла неладное. Однажды она заявила, что работник Шейнфельда «очень странный», а когда ее спросили, что она имеет в виду, девочка не растерялась и ответила: «Он выглядит, будто его зовут не Еошуа, а… Большуа».

— С тех пор прозвище «Большуа» прилепилось к нему, не отдерешь, — вспоминал Яаков.

Один раз Большуа ухитрился выкрикнуть на секунду раньше, чем Глоберман (но его же, Сойхера, голосом, и к тому же на идиш), точный вес коровы, выставленной на публичную продажу.