Парижские письма виконта де Лоне - читать онлайн книгу. Автор: Дельфина де Жирарден cтр.№ 118

Да, дело идет прежде всего о судьбах ума, и вот вам доказательство: все люди выдающегося ума пламенно протестуют против этого безумного проекта укрепления, а вернее сказать, оглупления Парижа; всем людям, известным своими свершениями в сфере умственной, эта идея претит — всем, за исключением господина Тьера; впрочем, это последнее вполне объяснимо: господин Тьер — умный человек, который не любит ум; собственным умом он доволен, но желал бы оставаться единственным умным человеком в своем окружении; общество других умных людей его никогда не привлекало.

Если об этом варварском проекте заговаривают с господином де Шатобрианом, он с сожалением поднимает глаза к небу.

Господин Гюго выслушивает защитников этого прекрасного проекта в молчании и смотрит на них с улыбкой.

Господин де Ламартин… вы видели вчера, как грозно и непреклонно, ведомый возвышенным инстинктом, сражался он против этой замаскированной ловушки, как насылал на нее громы и молнии и, подобно орлу, разгадавшему козни птицелова, отважно рвал еще невидимую сегодня сеть.

Человек совершенно иного образа мыслей, господин Мишель Шевалье, в свой черед возмущается и приходит в отчаяние, предвидя порабощение промышленности и удушение науки [516] .

Удручены и те из военных, кто желает воевать не силой, а умом; они понимают, что осуществление этого проекта разрушит военную науку, уничтожит искусство стратегии. В самом деле, на что уметь сражаться, если успех или неуспех баталии зависят исключительно от провианта и боеприпасов, от времени сражения и численности войска, а вовсе не от храбрости и ловкости бойцов? [517]

Наконец, все благородные мыслители Франции, все великие ораторы, все глубокие мыслители, поэты и романисты, господин Берье, господин де Бальзак, господин Альфонс Карр, господин Теофиль Готье, господин Жанен и господа Бертен (что весьма забавно [518] ) и два десятка других, чьи имена мы бы назвали, когда бы не боялись их скомпрометировать, — те, кто живет за счет плодов своего ума, — все как один объяты страхом и ощущают угрозу своему существованию… Таким образом, как видите, речь идет не о войне французов против иностранцев, но о сражении куда более страшном, потому что тот, кто проиграет его, проиграет и все остальные, о борьбе подспудной и роковой, о тайном и необъявленном поединке между насилием и разумом, между грубой силой и человеческой мыслью.

Намерение окружить Париж крепостной стеной есть не что иное, как заговор против ума, и потому он, естественным образом, заставляет трепетать всех тех, кому есть что терять.

Но в то же самое время это и заговор против свободы, лишнее доказательство чему — тот пыл, с которым сторонники угнетения встали на защиту этого проекта все до единого; дело в том, что он обладает способностью пленять разом всех пустомель, и старых, и новых. Постигаете ли вы это удивительное явление? Люди, которые ненавидят друг друга больше всего на свете, которые вот уже двадцать лет бьются не на жизнь, а на смерть… внезапно объединяются под этим сомнительным знаменем [519] . Вы ведь знаете, что во Франции существуют две партии, которые ненавидят друг друга, но имеют много общего и внушают нам равный ужас:

Партия себялюбивых собственников и

Партия завистливых пролетариев;

Представительница первой — газета «Журналь де Деба»;

Предшественница второй — газета «Насьональ»;

Первая ненавидит будущее и его посулы;

Вторая ненавидит прошлое и его воспоминания;

Первая хочет задушить то, что должно родиться;

Вторая хочет уничтожить то, что уже родилось.

И та и другая — два жука-точильщика, которые вгрызаются в разных направлениях, но с равной страстью, в национальный дуб, в дерево свободы:

Одна сбрасывает с дерева плоды;

Другая рвет его корни.

В том, что касается принципов и идей, и та и другая — ненасытные людоеды. Вкус и диета у них, конечно, разные, но аппетит равно могучий.

Более старая питается младенцами из колыбели;

Более молодая предпочитает почтенных старцев;

Более робкая орудует позолоченным гасильником;

Более свирепая потрясает заржавевшим от крови топором;

Одна избрала себе девизом: Все сберечь и ничего не делать!

Вторая знает только один припев: Ничего не беречь и все переделать!

И вдруг свершается какое-то жуткое чудо: два людоеда-соперника, одинаково глядя на вещи и одинаково сияя от восторга, намереваются сообща наброситься на добычу! Два врага вступают в союз, две противоречащие точки зрения примиряются, два насилия смягчаются и растворяются одно в другом, две крайности сближаются. А вы, те, кто по старой привычке их разделяете, вы, кто пытаетесь сделать выбор между ними, вы не можете постигнуть истинного смысла их странного союза, вы не можете вычислить истинную цену их сомнительного торга. А между тем это яснее ясного: если восторжествует партия старых пустомель, это положит конец развитию умственному. Окружив Париж новыми бастилиями, старые пустомели станут распоряжаться там по-хозяйски, а значит, изгонят оттуда все новые идеи, все благородные чувства, все плодоносящие иллюзии, все животворные химеры; верх возьмут беотийцы [520] ; наступит эра умственного уравнительства. Тогда прощай свобода печати, прощай свобода парламентского красноречия, прощайте надежды на славное будущее.