Русь и Орда - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Каратеев cтр.№ 136

Как видим, мнения всех этих историков — современников Батыя — вполне единодушны. Все трое принадлежали к различным, покоренным татарами народностям, и потому едва ли их можно заподозрить в искажении истины в пользу своих поработителей. Католический прелат Плано Карпини, посетивший по поручению папы ставку Батыя, тоже отзывается о нем с уважением [196] . Свидетельства всех этих авторов показывают, что для правильной оценки личности Батыя нельзя основываться только на русских летописях. Причины расхождения вполне понятны: Русь особенно жестоко пострадала от татарского нашествия; она оказала завоевателям исключительно упорное и долгое сопротивление, а потому победители, озлобленные огромными потерями, были здесь поначалу беспощадны и обложили Русь особенно тяжкой данью. К тому же свободолюбивый русский народ не мог так легко примириться с потерей своей независимости, как мирились с нею азиатские народы, издавна привыкнувшие ко всевозможным завоевателям. И потому естественно, что наши летописцы относились к татарам со жгучей ненавистью и не находили ни для кого из них доброго слова.

Конечно, образцом добродетели Бату-хан отнюдь не был. Но в управлении своим огромным, разноплеменным государством он проявлял много ума и дальновидности и показал себя блестящим организатором. Когда ему это казалось нужным, он бывал неумолимо жесток, но широко применял также методы поощрения, был справедлив, щедр, умел проявлять великодушие и по-своему был благороден.

Поелику к делам веры он был совершенно равнодушен, все религии, и в том числе православие, в пределах его империи пользовались полнейшей свободой. Пожалуй, даже к православию он относился с большей симпатией, чем к другим вероучениям. Это можно заключить хотя бы из того, что старшему своему сыну Сартаку и его жене он позволил принять православие, может быть, сознательно предопределяя этим дальнейший путь Орды, от которого ее отклонил лишь случай: ранняя смерть Сартака.

Так или иначе, но при Бату-хане никаких особых ярлыков, ограждающих права русской Церкви, не требовалось. Положение стало более тревожным после того, как на золотоордынский престол вступил Берке-хан, младший брат Батыя, принявший магометанство. Под его влиянием Орда начала быстро исламизироваться. Можно было ожидать, что в связи с этим изменится отношение татар к православной Церкви и что ханские баскаки [197] на Руси перестанут соблюдать тарханную грамоту Чингисхана. Отдельные ее нарушения, очевидно, уже имели место, и это заставило митрополита Кирилла в 1269 году обратиться к хану Менгу-Тимуру с просьбой подтвердить особым ярлыком неприкосновенность православной веры и русского духовенства.

Менгу-Тимур, царствовавший после Берке-хана, выдал просимый ярлык, начинавшийся, между прочим, весьма любопытным для исследователя вступлением: «Силою великого Аллаха и волею всевышней Троицы…» Подобную фразу в устах великого хана можно объяснить только тем, что в ту переходную эпоху — когда старое татарское язычество в Орде уступало место новым, более возвышенным формам религиозного культа — в ханской ставке почти в одинаковой степени сказывалось влияние ислама и православия, а сам хан, в совести своей, пытался если не соединить, то как-то примирить оба эти религиозные начала.

Ярлык Менгу-Тимура не только подтверждает, но и значительно расширяет привилегии русской Церкви, определенные грамотой Чингисхана. Под страхом смертной казни запрещается кому бы то ни было проявлять неуважение к православной вере и оскорблять ее священнослужителей; такое же наказание определяется за кражу или порчу богослужебных книг, икон и церковной утвари; как черное, так и белое духовенство вместе со всеми церковными и монастырскими людьми и угодьями освобождается от всех видов дани, податей и повинностей, а также подтверждается полная неприкосновенность всех церковных владений.

Подобные ярлыки в дальнейшем выдавались и другими ханами. Невзирая на то что в Орде все крепче утверждался ислам, в каждом последующем ярлыке не урезывались, а, наоборот, расширялись привилегии православия. Так, в ярлыке великого хана Узбека, выданном в 1313 году митрополиту Петру, после подтверждения всего установленного Менгу-Тимуром имеется следующее добавление: «И есть за митрополитом право судити и в правде правити все люди своя, в чем ни есть: в разбое, в поличном и в татьбе, и во всех иных делах, — ведает сам митрополит един, или кому он укажет».

Иными словами, митрополиту предоставляется право суда над всеми подведомственными Церкви людьми, причем в делах, не только касающихся религии, но также в уголовных и гражданских.

Бердибеков и следующие ярлыки дают русскому духовенству еще некоторые дополнительные льготы, главным образом в смысле свободы передвижения по землям Орды и ограждения от придирок и поборов ханских чиновников.

Если добавить к этому, что в самой Золотой Орде существовала русская епархия во главе с епископом, что во всех крупных татарских городах имелись православные храмы, а в Сарае-Берке их было пять, станет совершенно очевидным, что Церковь наша не только ни в чем не терпела обиды от татарской власти, но, наоборот, в лице золотоордынских ханов имела решительных защитников и покровителей, предоставлявших ей такие права и привилегии, которых далеко не всегда удавалось ей добиться от своих собственных, русских князей.

Обычные представления об отсталости древнерусской культуры неверны. До завоевания Руси татаро-монголами ни о какой отсталости говорить не приходится. Напротив, Русь этого времени, тесными узами связанная с самой передовой страной тогдашней Европы — Византией, опережала своим развитием многие из европейских стран. Она обладала высокоразвитой письменностью, литературой, зодчеством, живописью; в ней процветали ремесла и торговля. Она была грозным государством с обширными международными связями и гордым патриотическим самосознанием.

Академик Д.С. Лихачев.

Владыка Алексей чуждался роскоши и был далек от стремления к той пышности и блеску, которыми любили окружать себя западноевропейские иерархи его ранга. Но не было в нем и показного аскетизма. В соответствии с этим его покои в Чудовом монастыре были обставлены скромно, но удобно и даже уютно. Здесь не было ничего, что служило бы тщеславию или праздности, но зато было все, что необходимо для повседневного обихода, труда и отдыха человека, стремящегося не к бессмысленному и никому не нужному умерщвлению плоти, а к тому, чтобы как можно лучше и дольше послужить родной земле, православной Церкви и своему народу.

Были поздние сумерки. В рабочей келье митрополита пахло сосновой смолой и воском, где-то в углу неназойливо, но без опаски распевал сверчок. У божницы теплилась лампада — на вид беспомощный огонек ее стойко боролся со сгущающимся мраком, не давая ему затмить священные лики. Алексей давно отложил перо и теперь неподвижно сидел, откинувшись в кресле, у широкого, заваленного рукописями стола. В этот переходный час, когда день уже отошел, но еще не зажигали свечей, он любил посидеть спокойно, в раздумьях и дать отдых устающим глазам. Последние месяцы он напряженно работал над своей «Книгой поучений» [198] , которую задумал написать как руководство для низших церковных иерархов, в большинстве своем пребывавших тогда в недопустимой для священнослужителя косности.