Атаман Войска Донского Платов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Венков cтр.№ 124

Не оказалось у донцов в комитете единства. Но тут и Денисов виноват. В свое время позволял в комитете споры и противоречия, что, по его мнению, «и должно было быть», дабы видеть «справедливое и лучшее», сам в комитете выступал откровенно. В результате все перепугались и все были против Денисова. Остался он один против Чернышова, но считал, что Чернышов казаков знает плохо и по-чернышовски делать не стоит. Нашла коса на камень. Чернышов иных мнений не терпел. Предела своим возможностям не знал. Еще бы, Берлин брал со своим отрядом!.. Денисов же демонстративно вспоминал, что Суворов называл его «гетманом», а многие суворовцы — «учителем военных правил». А когда видел он Суворова в последний раз, уже больного (в Польше дело было), Суворов сказал Денисову: «Карпович! Карпович! Я тебя не так наградил, как следует, но ты меня не забывай» Чернышов от таких воспоминаний только кривился.

Уехал он в Лайбах к царю и пришел оттуда вскоре указ о смещении Денисова и о назначении на его место Алексея Васильевича Иловайского. 16 февраля утром увидели новочеркасские казаки, что нет у атаманского дома будок и часовых; переполошились, собралась толпа, вышел Денисов:

— Всё, казаки, сняли меня…

Пожалели его и разошлись.

Своего дома у Денисова в Новочеркасске не было, с квартиры его моментально выставили, хотел он к себе в имение ехать — не пускают. В чем причина? Завели на него судебное дело о превышении власти. Приплели туда и откуп и то, что Дон в низовьях весной запрещал сетями перегораживать… Настолько были обвинения несправедливы, что дежурный офицер полковник Черевков запил, ожидая каких-то невиданных гонений и репрессий на все Войско.

Купил Денисов себе в Новочеркасске квартирку, похожую на келью. Все от него отвернулись, не смотрят; а имение описали, дескать, много от Денисова Войско убытков потерпело, пусть расплачивается. Мыкался он так до осени.

Осенью вступился за него Ермолов:

— Какое превышение власти? Вы вспомните, что Платов вытворял. Осмелились бы вы его в превышение власти обвинить? То-то же!..

Отпустили Денисова в имение. Потом потащили истинных виновников злоупотреблений в питейном откупе (конечно же, злоупотребления были!): Золотарева, Бобрикова, дьяка Прохорова….

Через четыре года, когда царь ехал в Таганрог, Денисов (уже с бородой) желал представиться царю, чтобы оправдаться, но так и не получил аудиенции.

Но это будет потом, а пока сидел Денисов у себя в разоренном имении, а хорунжий Петро Кисляков ехал из Новочеркасска в Аксайскую, жалел себя, жалел Денисова: считал, что его, Петюшку, как и бывшего атамана, несправедливо обвиняют. Вот вроде закрыли по Денисову дело, но так и остался Андрей Карпович, любимец суворовский, навечно под подозрением. А уж таким ребятам, как Петро, две дороги — не в Грузию, так на Кавказ. А тут еще откололся кутний зуб [184] , и об острый, казавшийся огромным край скола исцарапал Петро Андреевич за весь день язык. Глухое раздражение подступало снизу к горлу.

У въезда в станицу разминулись с дядюшкой Алексеем Ивановичем. Приостановил тот было коляску, но, вглядевшись в недоброе, налитое раздражением лицо племянника, раздумал, махнул приветливо рукой в белой перчатке.

С февральского вольного воздуха в хате невыносимо душно. Навстречу — жена Екатерина Николаевна, некогда гладкое, полное лицо изъедено ржавчиной постоянной вражды, глаза ввалились. Глянул — с души воротит. Кивнул ей, посторонившейся, пошел к матери на кухню. Вкусный запах жареного лука щекотал ноздри. Сглотнул. В коий раз неожиданно «теранулся» язык об острое, чуть Петро не застонал. Разбрызгав раздражение, сел к столу:

— Маманя, поесть чего?

В зале батюшка Андрей Иванович никак не отойдет от визита братца своего, Алексея Ивановича. Невысказанное за преждевременным отъездом братца изливает на Марфу. Трубит знай одно:

— Служба!.. Служба!..

— Ху, да угомонись! Он, может, дело предлагает.

— Какое дело?! — презрительно продувает нос отец. — Алеша… Всю жизнь одно: «Алеша — маленький». Лодарюка [185] ! Все угинался. Из атаманцев в рабочий полк пошел. Я ему гутарю: «Алексей, не бань [186] там ноги, там кучур поганый воду пил….» Га-га-га, — срывается отец на кашляющий, перхающий смех, и тот перерастает в просто кашель.

Мать на скорую руку начинает накрывать.

— …Я ему сколько разовгутарил…

— О, Господи! Да от тебя с молитвой не отстанешь!..

Из окна виден был двор, стремительно во мраке тонущий. Снег, налетевший за день, красил все в молочный цвет. Февраль-водолей расскакался на снежных конях с возницей-морозом. Ночью «даванет», а утром, глядишь, закапало. Смешение, спешка. На то он и месяц последний, укороченный. Сколько пылу, прыти, холода — да время зимнее выходит…

Во флигельке, где Авдотья, мать детей хозяйских, живет, — огонек, но и Авдотью видеть не хочется.

Щи теплые, как помои телку. Да кончить с ними скорее. Заторопился, и опять языком…

После чая и язык и щека занемели. Вечер, путая ноги, рассадил всех по разным углам.

Сколько таких мутных и муторных вечеров отсидел у окна в ожидании неминуемого наказания хорунжий Кисляков 5-й, Бог весть. Известно, что 10 мая 1823 года ушел он с полком Сысоева 2-го в Грузию.

Захирело от походов и отлучек кисляковское хозяйство. Телята пропали, а овец покрали. Бегал Андрей Иванович, как обычно, по базу (по двору), то хватаясь за голову, то руками разводя, вполголоса ругался:

— Разор! Разор! Гинулось имение…

— А Петро чего ж не глядит? — спрашивали довольные соседи.

— Петро? Петро «то спит, то серет» [187] , то на службу ушел.

— Не рыпайся, семидерга [188] , — стонала жена.

Как римляне когда-то только и знали, что воевали и судились — то друг с другом, то с государством, — так и черкасские казаки. Войсковой старшина Кисляков, вернувшись, взялся за старое. Ждал его иск от родни помершего подполковника Рябинина на 650 рублей по заемному письму, а сам он искал удовлетворения с отарщиков [189] Аксайской станицы за потерянную ими лошадь и хлопотал «о самовольно забратых казаком Юшенковым из двора его вещах». Но главное — судился с чиновниками Лютенскова полка за оставшееся у них «иво имущество», а Войско судилось с ним за удержку у нижних чинов полка Лютенскова денег и вещей.

— Ага! — радостно сказал тогда Кисляков. — Они с меня получат!..