Это моя война, моя Франция, моя боль - читать онлайн книгу. Автор: Морис Дрюон cтр.№ 42

Но самой замечательной фигурой на этих совещаниях был, конечно, полковник Морис Бакмастер. Высокого роста, прекрасной выправки, с викторианскими усами, Бак, в отличие от д-ра Бека, на людях появлялся только в мундире. Казалось, он в нем и родился и даже рос в детском костюмчике цвета хаки. Начальник отдела F (Франция) SOE (Special Operations Executive), он отправил на нашу землю не меньше четырехсот агентов, потеряв четверть из них. Но самому ему было запрещено действовать на оккупированной территории. Слишком уж он был порывистым и слишком уж неосторожным. Его присутствие поставило бы под угрозу безопасность всей организации. Сколько сетей из двухсот шестидесяти — да, не меньше, — официально признанных в сражающейся Франции, было обязано своим рождением полковнику Бакмастеру!

Погода в том году была довольно мягкой.

Судьба вознаградила меня очаровательной любовницей. Однажды вечером я аплодировал ей в пьесе, которую она играла в театре «Глобус». На следующий день я вернулся, чтобы пригласить ее поужинать вместе. Несколько таких приглашений — и она отвела меня к себе, в квартиру на Портленд-плейс, на той самой улице, где располагалась Би-би-си.

Эта довольно хрупкая молодая женщина удивляла своим глубоким, почти хриплым голосом, контрастировавшим с ее обликом. Она была проста в обращении, что характерно для британских актеров. Она не окружала свое ремесло лирикой.

Цилиндр — сверкающий и необычный, — оказавшийся в углу ее шкафа, позволил мне обнаружить ее связь с одним австрийским князем. Я внезапно вспомнил о женщине, о которой мечтал накануне моего несостоявшегося отъезда в Египет. «Это наш прощальный ужин», — сказала она мне тогда.

Я был искренне влюблен в Гуги Уизерс. Но этой любви предстояло угаснуть самой по себе, мягко рассеяться, словно дым, стоило мне вновь ступить на родную землю. И моему колониальному шлему предстояло остаться бесполезным трофеем рядом с цилиндром в шкафу на Портленд-плейс.

Пребывание в Hush hush land позволило мне закончить написание моего первого политического эссе «Письма европейца». Это не шедевр. Лиризм там слишком маскирует забвение некоторых важных реалий. Но тем не менее это произведение. Основным его достоинством было то, что оно имело смелость утверждать в самом разгаре войны, что, когда вернется мир, Германии надо вновь предоставить место в европейском сообществе. Я примкнул к идейному движению по объединению континента. Так я занял свое место среди его предвестников.

— Какое у вас звание во французской армии? Сколько вы получаете? — спросил меня молодой американский офицер, с которым я познакомился, едва облокотившись о стойку бара и только-только пригубив свой pink gin. [58] — Если бы вы перешли к нам, могли бы сразу же стать капитаном и получать вдвойне.

Войсковое братство — хорошая штука. Но это и в самом деле было немного поспешным. Я осведомился, в каких войсках он служил.

— Secret Service. See my badge, [59] — ответил он мне, показав на значок, украшавший его грудь.

Мы готовились воевать вместе с людьми, чей менталитет изрядно отличался от нашего. Отнюдь не было редкостью, когда английские офицеры, представляясь, объявляли: «Майор Смит, мэр Алансона» или «Полковник Браун, префект Буржа». Их уже оштукатурили малой толикой административных прав и местного колорита.

Наш любезный д-р Бек, которого пригласили к ним обратиться, сказал:

— Я вижу, какое образование вы получили, а потому мне остается лишь посоветовать вам дополнить его хорошей тренировкой с индивидуальным оружием.

К счастью, англичанам так и не пришлось воспользоваться оружием: генерал де Голль сумел напомнить их командованию, что, даже будучи разделенной, Франция — взрослая нация.

Со своей стороны, я довольно спокойно ждал, когда смогу покинуть свое место на радио вопиющих в пустыне и присоединюсь к военной миссии по связи и администрации, которую новый генерал де Буаламбер как раз организовывал.

В последние дни марта 1944 года моя жена Женевьева бежала из Франции и дала мне знать, что находится в Северной Африке, где разыскала свою мать. Что за внезапное нетерпение ее охватило?

В течение нескольких месяцев ее муж, брат и мать один за другим покинули Францию. Она же упрямо оставалась рядом со своим отцом-поэтом, чтобы оберегать его. Решила ли она, что он уже ничем не рискует? Верила ли, что обеспечила ему благополучное существование? Боялась оставить его в одиночестве или же видела, что он, по своему обыкновению, совершенно доволен жизнью?

Короче, она пустилась в авантюру. Впрочем, если судить по ходу войны, это не грозило ей особыми неприятностями. Она уже была в Алжире и рассчитывала вместе со своей матерью как можно скорее присоединиться ко мне в Лондоне.

Женевьева была из тех людей, что медлят испытать какое-либо чувство, а испытав, уже не меняются в нем. Они неспособны вообразить себе, что другие могут измениться. За несколько месяцев я преодолел горы и долины, и у меня были все причины не желать появления в моей лондонской жизни этих воскресших свидетелей иного существования. Я решил отговорить Женевьеву. И совершил тяжкую ошибку. Нельзя совать пальцы в нити судьбы, полагая, будто сможешь их расправить.

Выхлопотав себе задание, я приземлился в Алжире 1 апреля 1944 года. Через три дня, как гром среди ясного неба, вышло постановление английских властей, запрещающее въезжать в Великобританию и выезжать из нее, пока готовилась высадка в Нормандии.

Я попался в западню. Ну почему я не подождал эти три дня? Все бы устроилось по моему желанию. А так я потерял свое место в первом часу битвы, расстался с моей английской любовницей и оказался вынужден жить с той, встречи с которой отчаянно хотел избежать. И мог винить в этом только себя самого.

Я ненавидел эти месяцы в Алжире, но на самом деле я ненавидел самого себя. Осаждал пароходные конторы, ссылаясь на важный пост при высадке. Но какое для них имело значение, чей джип первым войдет в Дрё или Понтуаз — мой либо чей-то другой?! Я дошел даже до того, что попытался улететь «авиастопом», и оказался однажды ночью один-одинешенек и дурак дураком на аэродроме Орана, в то время как улетала моя надежда.

В Алжире тогда существовали только материальные трудности и мелкие интриги. У меня остались воспоминания лишь о более или менее костюмированных вечеpax, которые устраивал Дафф Купер, посол Великобритании, и о сделанных из бутылок стаканах, в которых в баре отеля «Алетти», самом элегантном месте Алжира, подавали тяжелое и терпкое вино.

Моей единственной поддержкой в те дни была чета Фор, и наша дружба с каждым днем становилась сильнее. Люс основала там свой журнал «Корабль» и вела его, не без достоинства, на протяжении тридцати лет. К этому изданию она с самого начала привлекла и меня.