Хранители Кодекса Люцифера - читать онлайн книгу. Автор: Рихард Дюбель cтр.№ 122

Генрих, глядя на нее, почувствовал, что вновь попал во власть ее чарующей красоты и одновременно ощутил возбуждение, оттого что она полностью доверилась ему. Его охватила такая острая потребность, что ему пришлось поерзать в постели, чтобы унять ее. Он мог бы уже несколько недель владеть ею, но все откладывал, придумав невысказанную, но висящую в воздухе отговорку, что здоровье к нему еще не вполне вернулось. На самом деле он берег Александру для одного-единственного акта, в котором она нашла бы смерть. Коснись он ее раньше, и о неземном удовольствии можно было не мечтать. Генрих упорно отодвигал мысль, которая иногда всплывала у него в мозгу, заглушал внутренний голос, боязливо нашептываю Щий ему, что он, скорее всего, не сможет убить ее, если они станут близки еще до запланированного действа.

В течение последних дней он часто вспоминал Равальяка. Ведь все началось именно с казни Равальяка. Генриху казалось что эта история с Александрой рано или поздно кончится. Если бы ему удалось превратить девушку в жертву и совладать с ее невинностью, любовью и верой в него, тогда бы никаких сомнений в том, что Генрих фон Валленштейн-Добрович именно тот человек, каким он себя считал, не было. За прошедшие годы он лишь иногда сомневался в этом, но никогда так часто, как после своего знакомства с Александрой. Он пытался отбросить все мысли о том, что она поколебала его веру в себя самого.

– Что такое «равальяк»? – спросила Александра.

– Гм?…

– Ты прошептал «равальяк», – сказала она, – или что-то в этом роде.

Генрих пораженно уставился на нее.

– Равальяк, – ответил он после паузы, – убил французского короля. Это было восемь лет назад. Его звали Франсуа Равальяк.

«Резче-резче-резче», – охала рядом с ним мадам де Гиз. Он слышал тяжелое дыхание французского дворянина, который трудился над ней. Мадемуазель де Гиз, в тот момент партнерша Генриха (он предчувствовал, что скоро они снова поменяются – у француза, похоже, не хватало сил, чтобы удовлетворить ту похоть, которая в огромных количествах обитала в пышном теле мадам де Гиз), жалобно стонала, когда он сжимал ее тугие груди и вонзался в нее с такой силой, что у него уже болел член. Мадемуазель де Гиз, четырнадцатилетняя девица, была так же плотно сбита, как и ее мать, и Генрих отчаянно боролся с растущим желанием отхлестать ее по голому заду и потянуть за волосы. Она была мокрой от пота, такой же скользкой между ногами, как бочонок масла, и яички Генриха хотели побыстрее разрядиться, но он со сверхчеловеческим усилием сдерживал эякуляцию. Кровь шумела у него в ушах. Тем временем с площади, где приговоренный предавал душу Божьей милости, доносился тонкий, надрывный голос а смрад горящего мяса и серного огня все сильнее проникал через открытые окна.

Генрих невольно застонал.

– Твоя рана снова болит? – встревоженно спросила Александра и провела рукой по его лбу.

Отец Геника, старый Генрих, послал своего единственного сына на чужбину, чтобы он смог там перебеситься. На самом же деле мотив этого поступка нужно было искать в том, что он не доверял цинику, в которого с годами превратился его отпрыск, считавший одинаково нелепыми и католиков, и протестантов. Уже тогда старик строил планы, собираясь организовать типографию в своих владениях, чтобы распространять вдохновляемые католиками провокационные листовки против кайзера. Генрих-младший не особо опечалился из-за того, что должен покинуть родной дом. Он понимал, что связи доведут его до самого Парижа, к дому де Гизов, и что чем дальше он будет от проблем Богемии, тем лучше.

Сначала Генрих воспринимал внимание мадам де Гиз, бывшей лишь немногим моложе его матери и строившей ему глазки, как комплимент. Она не отвечала его вкусам, но он был молод, обладал красотой воинственного ангела, а в мире, полном женского мяса, на каждую толстую старуху, желавшую позабавиться, приходилось пятеро стройных мальчиков, которые отпихивали друг друга, стремясь стать следующими. И если мадам де Гиз, столь опытная в топтании матрасов женщина, поддалась обаянию и любовному искусству Генриха, то он, пожалуй, мог гордиться собой.

Когда юный Валленштейн-Добрович прибыл в Париж, король Генрих IV был уже мертв, а процесс против его убийцы Франсуа Равальяка, школьного учителя из провинции, щел полным ходом. Через две недели после убийства приговор бы вынесен, и Генриха пригласили поглазеть на казнь из окон дворца де Гизов.

– Геник!..

Он вспомнил, что в день казни его сотрясала внутренняя дрожь. Быть свидетелем того, как палач вышибет стремянку из-под ног осужденного и он повиснет на веревке, как одним ударом меча отделит его голову от тела, – это что-то особенное. Среди молодых людей, на тот момент достигших совершеннолетия не было ни одного человека, кто ни разу не видел подобного зрелища. Однако ужасный способ умерщвления убийцы короля, согласно законам Франции, был кое-чем иным, и Генрих тогда не мог сказать, будет ли он в состоянии смотреть на длящуюся часами процедуру и при этом выдумывать остроумные экспромты. Тем не менее он прекрасно знал, что одно только присутствие вышеупомянутых дам лишит его возможности удалиться или продемонстрировать излишнюю чувствительность.

И все же кое-чего он не знал. Оказалось, что трепет его диафрагмы (честно говоря, трепет этот ничем не отличался от дрожи, которую ему суждено будет ощутить гораздо позже, рядом с библией дьявола) на самом деле был не страхом, а предвестником скорого пробуждения новых сторон его натуры.

Слуги провели его и неизвестного ему молодого француза, очевидно получившего аналогичное приглашение, в одну из комнат, окна которой выходили на Гревскую площадь. Молодые мужчины косились друг на друга подобно бойцовым петухам на арене, хотя конкуренция, в отличие от братского сотрудничества, была нежелательна. Пока площадь за окном наполнялась одновременно предвкушающей яркое зрелище и охваченной гневом толпой, которая оглашала криками каждый этап покаянного пути Франсуа Равальяка, Генрих постепенно осознавал, что от него ожидается нечто куда большее, чем просто высокомерно наблюдать за казнью. Через открытые окна он слышал, как Равальяк прошел первый этап своего пути – постоял на коленях в одежде осужденного на смерть перед собором Нотр-Дам и покаялся в недостойности своего поступка, держа в руках свечу весом в два фунта. Мадам де Гиз между тем тоже стояла на коленях и взвешивала в руках две свечи из мяса крови, а за ней внимательно наблюдала мадемуазель де Гиз.

– Приговор гласил, что тело Равальяка должны рвать раскаленными щипцами, а потом заливать в раны расплавленный свинец, горящую серу и смолу, – медленно произнес Генрих и будто бы издалека увидел, как у Александры схлынула с лица кровь. – После этого руку, которой он нанес удар кинжалом, следовало медленно сжечь в серном огне вплоть до запястья. А в конце приговоренного должны были разорвать лошадьми.

– Боже мой! – потрясенно воскликнула Александра. – И тебе пришлось смотреть на все это?

В тот день в Париже выяснилось, что комнату выбрали отличную. Окна позволяли не только полностью видеть эшафот, но и пропускали в помещение звуки, возможно несколько приглушенные, но исключительно внятные. Генрих мог слышать молитву, с которой Равальяк предал себя в руки палача, и гимн «Salve, Regina», который один из священников начал было петь, пока рев толпы не заглушил его воплями: «Никакой молитвы для проклятого! Пусть горит в аду, иуда!»