Наследница Кодекса Люцифера - читать онлайн книгу. Автор: Рихард Дюбель cтр.№ 57

– Вы очень торопились! – продолжила Александра. Тон ее голоса заставил послушницу замолчать. – Вы настолько спешили, что не стали тратить время на то, чтобы подержать над огнем ланцет, которым собирались пустить Лидии кровь!

– Что? Разумеется, я не…

– Сколько кровопусканий вы сделали этим самым ланцетом в те дни, когда резали Лидию?

– Какое это имеет…

– Сестра, – перебила ее Александра, – или вы дадите мне ответы, которые я хочу получить, или я выбью их из вас.

Монахиня, разинув рот, уставилась на нее. Карина в ужасе хватала ртом воздух. Александра избегала смотреть на Агнесс, так как догадывалась, что увидела бы поддержку в глазах матери, и тогда не смогла бы дальше сдерживаться и влепила бы послушнице оплеуху.

С улицы донесся третий приглушенный перезвон колоколов, объявляя о рождественской всенощной.

Через несколько минут начнется сценка, представляющая рай, которую финансировал Андреас. Возможно, к концу ее душа Лидии уже перенесется в то место, которое в церкви представлено самшитом с привязанными к его ветвям яблокам. Возможно, Лидия умрет из-за действий, которые Александре, как она подозревала, придется совершить. Но девочка определенно умрет, если этого не сделать. Лицо Карины расплывалось перед глазами Александры, и она опустилась на колени. Самообладание, которое матери Лидии до сих пор удавалось проявлять, отказало ей.

– Что с моим ребенком? – завыла она. – Александра, что с ней? Она ведь выздоровеет, обязательно! Александра, сделай так, чтобы она выздоровела!

«Конечно, иногда целитель понимает, что его искусство бессильно», – произнес голос старой Барборы.

Послушница порылась в сумке, вынула длинный тонкий ланцет из кожаного футляра и, прищурившись, осмотрела его. Даже при таком плохом освещении было видно, что лезвие перепачкано ржавчиной, засохшей кровью, грязью из футляра и густым слоем отпечатков пальцев. Александра забрала ланцет у монахини и, прежде чем та смогла помешать ей, вонзила лезвие в деревянную панель и сломала его. Рукоятку с обломком лезвия она швырнула послушнице под ноги.

– Десятки кровопусканий, – абсолютно спокойно произнесла Александра, но внутри она кричала изо всех сил. – Десятки – у ослабевших, больных лихорадкой, полумертвых, сифилитиков, чахоточных, страдающих болезнями кожи. И всегда вы возвращали ланцет в футляр, а футляр – в сумку. Замечательная мера предосторожности, сестра – так вы не порежетесь. Потому что, если бы вы порезались, то сейчас лежали бы рядом с Лидией. Сколько ваших пациентов умерло, сестра?

Послушница молча шевелила губами. Ее глаза сверкали как от слез, так и от ненависти.

Александра опустилась на пол рядом с Кариной и обняла ее за плечи.

– Думаю, мне придется сделать кое-что ужасное, Карина. Возможно, это спасет Лидии жизнь, а возможно, и нет.

«Если у врача умирает надежда, пациент умирает тоже», – прошептал голос Барборы.

– Что… что ты хочешь сказать? – пробормотала Карина.

– Я сейчас… – начала сестра.

– Вы сейчас пойдете помолиться, сестра, – перебила ее Александра. – Может, тут от вас будет хоть какая-то польза. Мама! Мне понадобится твоя помощь.

Больница была почти пуста. Каждый, кто мог хотя бы ползать, уполз в капеллу. Судя по всему, кое-кто даже получил разрешение тащить за собой от кроватей к капелле тонкие полоски крови, мочи или кала. Что ж, тем лучше: по крайней мере, этих глупцов можно будет найти, если они заползут не туда и вместо капеллы окажутся в келье матери настоятельницы. Идиоты! Ха! А Рождество – самый большой идиотизм на свете. Если кто-то и умер напрасно, то этим человеком определенно был Иисус Христос.

Себастьян Вилфинг подумал, не следует ли сообщить свои выводы матери настоятельнице, но он и представить себе не мог, чтобы ее ненависть к нему усилилась из-за этого. Он мысленно усмехнулся.

– Помоги мне, Агнесс, – простонал он. – У меня пятки болят. Подвинь мне подушку.

По счастливому стечению обстоятельств одно время несколько кроватей слева и справа от Себастьяна были свободны. Затем появились новые болваны, которых распределили по кроватям, но они уже стояли одной ногой в могиле, а потому не могли принимать участия в разговорах Себастьяна и матери настоятельницы. А если бы могли, то сейчас ушли бы, шаркая ногами по полу, на рождественское богослужение, вместо того, чтобы оставаться в постели. Настоятельница отбросила одеяло и подсунула подушку Себастьяну под ноги. Он задвинул подальше мысль о том, что еще несколько месяцев назад ей пришлось бы сильно потрудиться, чтобы поднять его ноги: тогда он еще был настоящим мужчиной, гигантом, который видел свои ботинки, только когда снимал их и делал шаг назад, а чтобы встать со стульчака, свистом подзывал слугу, и тот рывком поднимал его – сам он подняться был не в силах. Естественно, зад себе подтереть он тоже не мог – не хватало длины рук, чтобы обогнуть выдающуюся часть пониже спины. Ну и черт с этим: для чего, в конце концов, человеку нужны слуги? И что теперь? Не так-то просто было избавиться от мысли, что после ареста от него осталась лишь половина. Кожа свисала с тела, как липкое желтоватое одеяло, а иногда, щипая себя, он удивлялся: как что-то, кажущееся таким чуждым его телу, по-прежнему могло болеть? Во времена расцвета его мужского великолепия ему бывало трудно перейти из одной комнаты в другую или подняться по чертовой лестнице на второй этаж дома. Плевать и на это: тот, кому от него что-то нужно, может и подождать, а что касается отправления естественных надобностей, то Себастьян Вилфинг постепенно привык совершать его без лишней суеты. Однако судьба подшутила над ним: потеря веса, вместо того чтобы мобилизовать его, забрала силу из его ног. Из-за вынужденной голодной диеты, которой он придерживался на холодном, сыром каменном полу тюрьмы, его суставы отвердели, а все тело ниже пупка превратилось в нечто, приобретавшее чувствительность, только когда он пытался пошевелить им – но тогда в его бедра, колени, лодыжки вонзались раскаленные иглы. Его страдания могли быть гораздо хуже, если бы его мужская гордость давно уже не предпочитала проявлять аристократическую сдержанность при каждой попытке использовать ее по назначению. Но даже ослабев, орган позволял ему достичь пика удовольствия, когда мерзавки, которых он подбирал на улице и отправлял на поиски того, что скрывалось между складками жира и гротескно выступающим животом, достаточно сильно щипали его, и терли, и мяли.

Он елозил задом по кровати, пока рубашка не задралась выше колен. Настоятельница сделала каменное лицо и попыталась вернуть одеяло на место.

– Ах, нет! – воскликнул Себастьян. – У меня бедра слипаются. Они стираются до крови, Агнесс. Ты ведь раздвинешь мне ноги, да, Агнесс?

Мать настоятельница подчинилась приказу. Ее наверняка душила ярость, но Себастьян наслаждался грубостью ее движений. Рубашка, как и следовало ожидать, скользнула наверх и обнажила его до самых бедер. Он сунул руку вниз и стал дергать могучую складку кожи, пока ему не удалось зажать в кулаке вялый маленький отросток.