Катарина, павлин и иезуит - читать онлайн книгу. Автор: Драго Янчар cтр.№ 90

Страница

Недалеко от Мюнстера есть место, где я видела врата в иной мир. Тайну, которая спасет того, кто ее понимает и хочет принять. Тайна, которую заключает в себе Золотая рака в Кельморайне и к которой совершаем паломничество мы, словенские странники. Тайна – это хранилище мощей, это пустые черепа, которые таращатся на тебя пустыми глазницами; украшенные дорогими камнями и пестрыми лентами, они безмолвно лежат там и ждут тебя, чтобы поговорить с тобой без слов, чтобы поселить в твоем сердце тоску. Знаю, Виндиш, что в тебе они пробудили бы только смех, конское ржание и козлиное блеяние. Раньше в твоем голосе звучала приятная хрипотца, но когда я недавно встретилась с тобой, он был сиплым от воинских команд и приказов, от вина и пьяных окриков. В конце концов твой голос превратился в блеяние, в козлиный смех. А теперь тебе не до смеха, ты лежишь пьяный, и а полусне тебя наполняет ужас перед завтрашним днем. Тебе не до смеха, тебе вообще ни до чего, ибо ты весь охвачен страхом – начиная от полубезумной головы и кончая урчащими кишками и подгибающимися коленями, каждую клеточку твоего тела охватил страх – страх конца, страх неизвестности, страх того мира, где нет ни шелковых платков, ни павлиньей поступи, ни благоухающих новой кожей поскрипывающих ремней на твоей форме. Но тебе было очень смешно, ой как смешно, когда я рассказывала тебе о святынях, к которым устремляются словенские паломники. Ты гоготал, блеял, козлище, по твоей козлиной бороденке и по усам текло красное вино, ты созвал в свою комнату офицеров, и я должна была и для них перечислять святыни, чтобы они тоже ржали вместе с тобой. Ты держал меня за плечо железной хваткой, а в другой руке, той же железной хваткой, – кувшин вина, – пей, – сказал ты. И мне пришлось пить это кислое вино, – расскажи, – сказал ты, – что хранится у нас в Истрии и в Венеции.

– Реликвии, – сказала я. – Какие реликвии? – спросил ты. – Нога святой Варвары, – сказала я. – Что еще? – осведомился ты. – Что еще там есть? – Язык святой Марии Египетской, – ответила я. – А что хранится в Кельне? – поинтересовался ты и от смеха прыснул сквозь зубы вином. – Что в Кельне? – Святые волхвы, – ответила я, – кости святых волхвов, – а ты блеял. – А в Аахене, что в Аахене? – В Аахене пеленки младенца Иисуса, – сказала я, – мы шли туда и к Золотой раке в Кельне, – и твои офицеры били себя по коленям, и их беззубые женщины, которых они таскали за собой так же, как ты таскал меня, заливались со смеху, а я плакала, и пила это красное вино, и мне некуда было деться, некуда было спрятаться от твоей армии, вслед за которой ты тащил меня по германским землям. – Только для того, – сказал ты, – чтобы увидеть пеленки, эти люди тащатся через пол-Европы, сквозь дождь, ветер и грязь, как тащимся мы со своими пушками, лошадьми и потаскухами, на которых тоже лежит благословение Господа, – кричал ты, – на всем лежит благословение. Ибо меня, – орал ты, – лично меня благословил Люблянский епископ, перед тем как я отправился на войну, на великие сражения. – Ты еще не участвовал ни в одном сражении, Виндиш, и пусть это епископское благословение, осеняющее твой путь и путь твоего полка от Любляны до Лейтена, пусть оно поможет тебе завтра, в твоем первом и последнем сражении. А в ту ночь среди твоих офицеров не нашлось ни одного человека, и среди их женщин – тоже, и Клара со страху тоже промолчала, кто сказал бы: А теперь хватит, кончаем кощунство, это надругательство над святынями, и пойдем спать. – Наверное, потом, когда вы наржались, когда нам, вашим полковым потаскушкам, было разрешено вместе с вами отправиться по кроватям, наверное, тогда мне надо было убить тебя, вместо того чтобы переносить все это – наверное, это могла быть и какая-то другая ночь, когда ты, пьяный, храпел рядом, бессильно свалившись с меня, и я против своей воли должна была дышать смрадом твоей пьяной плоти, наверное, тогда мне надо было ударить тебя кувшином по голове, так же, как я оглушила эту подкарауливавшую меня зверюгу по имени Михаэл, наверное, я должна была убить тебя, пьяного, храпящего и блеющего козла, убить, чтобы еще тогда спасти свою душу. После этого я бы снова пустилась в путь к Золотой раке, куда я и шла вместе со словенскими паломниками, пока ты не запер меня в свою мрачную клетку, мюнстерскую клетку, в которой я и скитаюсь с тобой от одного грязного бивуака к другому. Я должна была бы убить тебя, чтобы все это закончилось, но до того я должна была бы сказать тебе, где находится дверца в иной мир, как пройти сквозь нее туда, где все совсем иначе, чем здесь, где ты валяешься, пьяный от страха перед завтрашней битвой, поднимаешь отяжелевшие веки и пытаешься понять, что я тебе говорю, прислушиваешься к перекличке дозорных, которых должен обойти, но у тебя нет на это сил, потому что ты пьян от страха перед смертью, перед неизвестностью, перед распадом твоего тела в земле, на которую оно упадет после того, как некоторое время повисит в кронах деревьев, куда его забросит взрывная волна под грохот и блеск завтрашней канонады.

Ты еще помнишь, Виндиш, как твою армию, твои гаубицы и коней недалеко от Кобленца залила вода? И как нас, женский эскадрон – так вы, офицеры, насмешливо именовали нас – залило вместе с вами. Несколько дней шел дождь, в месте слияния Рейна и Мозеля вода стала быстро подниматься, мы видели белые животы погибших свиней, которые, словно лебеди, плавали по темной и беспокойной поверхности реки. В приюте для странников, где я провела эту ночь, в то время как ты перетаскивал пушки и коней на сушу, и где оказалось еще несколько потерявшихся паломников, вода ворвалась вначале в подвал, вскоре после этого в столовую на первом этаже, и немного погодя нам пришлось покинуть ненадежное пристанище, там мы то теряли друг друга, то снова встречались на перекрестках дорог. Целый месяц продолжались наши скитания сквозь ветер, дождь, снег, слякоть и грязь, ночевали мы на одиноких хуторах, потому что большинство сел 'по берегам Рейна были в очень скверном состоянии. И не вода была тому причиной, ее там больше не было, причиной были прусские, русские, польские, английские, баварские и австрийские войска – проходя по селам, они отбирали у крестьян скот и оставляли за собой пожарища. Отряды твоих австрийских солдат в грязных белых мундирах тоже встречались нам по пути, и ты тоже проезжал по этим дорогам, Виндиш, следы колеи твоих пушек впечатались в землю разрушенных селений, это были твои битвы: сожженные деревни, заколотые и зажаренные поросята и ограбленные винные погреба. Мы молились за свои души и просили небеса, чтобы нам было дано увидеть Золотую раку, мы были совсем недалеко от нее, мы молились и за души солдат, безжалостно топтавших простиравшиеся перед нами размокшие поля и дороги, и о твоей козлиной душе, Франц Генрих Виндиш, мы тоже молились. Мы и через это должны были пройти, чтобы добраться до тех мест, где вход, где врата в иной мир. И в ту минуту, когда я там, близ Кобленца, хотела утонуть, в ту минуту я поняла, что хочу покинуть этот мир из-за тебя, Виндиш. Но я не утонула, я думала о Симоне, которому Бог велел переплыть широкое море только для того, чтобы мы встретились, Симон и я, я и Симон, почему же мне теперь надо было утонуть, это тебя вода должна была утащить на дно.

Потом все успокоилось, облака надежно держались за небо, а те, что на самом верху, уже не были набрякшими и опасными, реки вернулись в свои границы, а мы тащились следом за вами в сопровождении нескольких оборванных солдат, которым вы приказали нас охранять. Наш путь лежал к северным равнинам. Здесь небо никогда не бывает голубым, как у нас на родине, оно всегда какое-то серое, но нам все равно было хорошо, неожиданно воцарилось спокойствие, неожиданно рядом со мной появился Симон, в тот момент, когда тебя не было, он просто подошел и сел ко мне на телегу, я видела его, я его слышала, женщина это может, Виндиш, если около нее не слышно козлиного блеяния и нет тела, которое занимает все пространство, абсолютно все, которое покрывает своим брюхом и волосатой грудью и плоть, и душу. Я разговаривала с ним, ты можешь гоготать над моими словами, но это было чудо, Симон сказал, что теперь с нами больше ничего не может случиться – ни наводнения, ни трибунала, ни обезглавливания животных и повешения людей – ничего, осталась только дорога вперед, к трем волхвам и потом еще дальше, к дому, куда мне хотелось так, как никогда не хотелось, потому что я ни к кому никогда не была ближе, чем тогда – к Симону, которого я вытащила из тюрьмы, мы оба точно знали, куда нам хочется: к Золотой раке, только туда. А оттуда – домой, в Добраву, где в один прекрасный солнечный день, все еще уставшие от дороги, по уже немного отдохнувшие за первую ночь, проведенную дома, мы будем смотреть на зеленый откос под церковью святого Роха, слушать кудахтанье кур во дворе и звон металлических тарелок в кухне, потому что это будет обычный день, не праздничный, когда по распоряжению отца на стол ставят тарелки из фарфора. Нам хотелось, чтобы это был обычный будничный день с обычными металлическими тарелками и заливистым лаем Арона, и чтобы было еще много таких дней с ежевечерним колокольным звоном, доносящимся от святого Роха, еще много таких дней, вечеров и спокойных ночей, нам хотелось обычных, незначительных вещей, и все-таки нам хотелось слишком многого. Мы не знали, что за какой-то безвестной лесной опушкой, в какой-то безвестной корчме на краю безвестной вестфальской деревушки нас ждет твоя расхристанная, разболтанная армия, ждешь ты, Франц Генрих Виндиш, племянник барона Леопольда, со своей дьявольской козлиной бороденкой и шелковым платком вокруг шеи.

Страница