Катарина, павлин и иезуит - читать онлайн книгу. Автор: Драго Янчар cтр.№ 72

Эта сцена нам известна: Катарине чудится, будто какой-то мужчина медленно ее раздевает. Может, это происходит во сне, может, в утренней полудремоте, наконец человек этот смотрит на нее, нагую, и она ничего не может с этим поделать. Сцена одновременно мучительная и влекущая, он с легкостью ловко расстегивает пуговицы на ее рубашке, и она не чувствует его рук, ощущает только, что становится все более голой и ничего не может с этим поделать, теперь он гладит ее грудь и живот, она слышит его дыхание, но не видит лица, это человек без лица, у него есть руки и мужское тело, теперь, этим утром в доминиканском монастыре в Ландсхуте, Катарине кажется, что она узнала бы лицо человека из своих сновидений, он касается ее там, где она сама этого хочет, и с такой силой, как ей самой приятно, она говорит: нет, но руки не останавливаются, дыхание у ее уха не прекращается, мужчина одновременно близко и далеко, его взгляд устремлен на ее тело, но тогда, в Добраве, она еще не знала, кто это, там у него еще не было лица и имени, теперь ей кажется, что она видит какого-то испуганного урода, с которым знакома, хочет сопротивляться, прикрыться или закричать, но не может, теперь она знает, что и вправду лежит голая и не может противиться, мужчина поднимает ее за бока и приближается к ней сзади, а она – легкая, без сил, вся потная, и всю ее до последней частицы охватывает волнение, с беспредельно сладким ужасом она замечает, что у дверей кто-то стоит и спокойно смотрит на раздевание и прикосновения, на ее влажное тело, на соединение тел и тисканье, как говорят крестьяне в Добраве, смотрит на ее голую грудь и голый зад, который движется, тело не может остановиться, хотя Катарина сознает, что за всем этим кто-то наблюдает и что это бесовское дело, Симон, – говорит она во сне или полудремоте, – кто-то стоит в дверях. – Никого нет, – отвечает Симон; некто, может быть, это Симон, некто находящийся все еще в ее видениях, оказался вдруг здесь, в доминиканском монастыре; нагая женщина, которая никогда не должна была здесь появиться и которая накличет на этот дом проклятие, так что никакой святой водой невозможно будет смыть этот грех, – эта женщина сейчас здесь и одновременно там, в Добраве, над горой еще ночь, ночь у церкви святого Роха, невидимые существа летают вокруг колокольни, тень, стоящая у дверей, чернее общего фона, чернее дверей, косяка и стены, На незнакомце монашеская мантия с капюшоном, какой-то миг Она видит его лицо, блестящие глаза, в которых сверкнул лунный свет, как блестит он и в ее глазах, это был ветер, – подумала она; Симон, это был ветер? – Никого и ничего не было, – отмечает Симон. – Нет, кто-то был, – говорит Катарина, – я его видела, был какой-то бес с монашеским капюшоном на голове. – У беса не может быть монашеского капюшона, – возражает Симон. – Нет, я видела капюшон, я тебе это говорю. – Монастырский брат никогда бы такого не сделал, – возражает Симон. – Ты такой проклятый монастырский брат, – говорит Катарина и во сне зажимает себе рот рукой, – Господи Иисусе, что я сказала? – Половая щель, – говорит Симон, – половая щель – это скользкая дыра в ад. – Катарина открыла глаза: что это, я бредила? Нет, не бредила, рядом лежит Симон, никуда он не пойдет утром, ничего о них не заявит, не попросит, ничего не сделает, широко открытыми глазами он уставился в потолок, он болен от страха, от ужаса перед самим собой, перед сидящим в нем послушником, обуреваемым страхом погибели, перед тем послушником, которому уже давно изничтожили и сокрушили сердце, в душе Катарины снова пробудилась шипящая змея, яд ненависти, который она почувствовала в ту ночь, когда узнала, что он ушел и бросил ее, как уличную шлюху; вот он лежит здесь, терзаясь своими послушническими размышлениями и страхами, он испуган более, чем когда-либо была испугана Катарина, в его неподвижном, отвердевшем лице она узнает черты одного из двух бесов, приходивших к ней по ночам в Добраве, когда прилетали демоны, вырвавшиеся из пылающей щели между землей и небом, между небом и морем, когда призраки из Истры шелестели крыльями вокруг колокольни, так что ее ангел испуганно спрятался, как он прячется и сейчас, увидев, что все катится вниз, вниз по наклонной плоскости. Один из двух бесов, являвшихся по ночам в Добраве, – это Симон, те же складки около носа, те же бессонные синие подглазья – это он. А кто же второй?

Они проспят весь день и проведут затем ночь без сна.

А тот, второй, спрыгнет с лошади на монастырском дворе на рассвете следующего дня.

В утреннюю тишину ворвались выкрики военных команд, ржание лошадей, скрип подвод и стук колес по мостовой близ монастыря. Симон между сном и бодрствованием слышал грохот конских копыт, от которого содрогался мост над рекой, где? В Каринтии? На том краю земли? Усталые любовники вскочили на ноги так быстро, как если бы сам отец настоятель застал их голыми в монастырской келье. Симон открыл дверь, но в коридоре никого не было, никто их не застал, шум, разбудивший их, доносился от ворот и со двора. Они искали свою одежду, лежавшую на постели и на полу, быстро натягивая все на себя. Катарина вынула из дорожной сумки зеркало и перед ним порывистыми движениями приводила в порядок волосы. Симон в наполовину завязанных штанах выскочил на террасу и через миг вернулся.

– Во дворе какие-то войска, – сказал он. – Нам нужно скорее отсюда уходить.

– Войска? Что делать войскам в монастыре?

С зеркалом в одной руке и гребенкой в другой она выбежала на террасу.

На дворе было несколько всадников, сидевших на широких лошадиных спинах. Они оглядывались по сторонам, кто-то начал кричать и отдавать приказы, обернувшись в сторону ворот, в которые пехотинцы втаскивали нагруженную повозку. Всадники на конях, беспокойно переступавших под ними и бивших копытами по мостовой, были офицерами в портупеях и широких серебряных перевязях, у лошадиных боков подрагивали шпоры, из-за широких поясов торчали богато украшенные рукоятки пистолетов. Видно было, что монастырский двор превратился во временный военный лагерь, может быть, даже в офицерский штаб.

Один из них, тот, что был более других увешан аксельбантами, ремнями, перевязями, серебром и шелком, из-под широкой, черной, украшенной перьями шляпы поднял взгляд на окна монастырского коридора. Катарина вздрогнула, холодок пробежал по всему телу с головы до пят, всем своим существом она ощутила крайнее удивление: это был павлин. Несомненно, это был он, самый расфранченный офицер из всех, с легкими белыми и цветными перьями на шляпе, с шелковыми лентами и серебряными рукоятками пистолетов за поясом, павлин, которого она столько раз видела на дворе добравского имения. Это был Виндиш, изменившийся, но все-таки он. В одно мгновение она разглядела эти перемены – он пополнел, даже отрастил брюшко, выглядел он усталым и немного постаревшим, более серьезным по сравнению с тем павлином, что расхаживал по Добраве, бахвалясь ожидавшими его сражениями и победами, черты его красивого лица все еще были правильными, хотя лицо это от солдатской жизни несколько округлилось, немного отекло. И все это делало его уже не просто племянником барона Виндиша, нет, теперь это был он сам, Виндиш, Франц Генрих Виндиш, капитан краинского полка, получившего благословение Люблянского епископа перед уходом на войну, воин, сражающийся в дальних краях за честь силезского владения нашей императрицы Марии Терезии, все это охватила Катарина единым взглядом, долгим, как год, кратким, как несколько мгновений, пока она стояла с наполовину расчесанными волосами, с гребенкой в одной и с зеркалом в другой руке.