Русский ад. На пути к преисподней - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Караулов cтр.№ 54

— Рыбу будешь?

— Что рыбу? — не понял Горбачев.

— На горячее.

— А, рыбу… нет. Без рыбы посидим.

— Пятнадцать республик уже не получится, Миша. Прибалтики нет.

— Я не забыл, — усмехнулся Горбачев. — Ну хорошо, ушли и ушли, зато американцы спокойны. Да Бурбулис с лета, чтоб ты знала, строчил меморандумы, как развалить Союз, варианты просчитывал. Не знаю, читал ли Ельцин эти бумажки, но Саня Руцкой одну такую папку приволок ко мне: Саня у нас государственник, ему ж за них стыдно! Ельцин в «Штерне» говорит: в Ново-Огарево, видите ли, Россия уступила Горбачеву больше, чем нужно! Вот они, бурбулисы его… это они, сволочи, пьяницу нашего на наклонную ставят, причем по сильно скользящей, но справимся: сейчас Ельцин в Германию едет, посмотрим, как Коль его примет, посмотрим… Хотя и Егор Яковлев, и Микола Петраков, в один голос, правильно говорят: нельзя недооценивать Ельцина как опасность, для него люди — не люди, все, что сейчас, сплошное самодурство, сплошное…

Она смотрела на Горбачева и не верила ни одному его слову.

— Значит, что мы имеем? — спросил сам себя Горбачев. — Усугубление всех противоречий, раз. Мы втянулись в дебаты, чтобы отсеять одно от другого и, откровенно говоря, потеряли время. Дальше: выход на Союзный договор. Нэ… залежность так нэзалежность, мне наплевать, я-то все равно у них Президент, то есть не наплевать, конечно, но берем шире: создадим определенное умонастроение и опять получим целостную картину, гарантирую!

Тихо вошел официант и застыл у дверей.

— Что вам? — спросила Раиса Максимовна.

— Огурцы сейчас будут, Михаил Сергеевич…

— Ладно, я передумал, — махнул рукой Горбачев.

— Несите, несите, Михаил Сергеевич любит огурцы, — властно сказала Раиса Максимовна.

Первая леди страны была печальна.

— Ты же знаешь, Миша, этот… уральский… никогда не подпишет документ, который нужен Горбачеву. А без России, без Кремля ты будешь просто никому не нужен… Если нет России, где будет твой кабинет? В Ташкенте, что ли?

— Знаешь, — Горбачев откинулся на спинку стула, — когда я с ним один на один, он вполне вменяемый…

— Ты так меняешься к нему, Миша… — медленно, как бы цедя слова, сказала Раиса Максимовна.

— Я не меняюсь, нет, — Горбачев оживился, — но в плане направленности, в плане видения ближайших перспектив принципиальных расхождений у нас нет. А Ельцин вправду забавный. Стасик Шаталин сегодня пошутил, ты послушай: Ельцин приволок, значит, рисунки герба России — похвалиться хотел. Глядим, кустарник какой-то, не поймешь, что там напихано, и орел сверху при двух головах и двух коронах. Двуглавое такое чудище! «Ну, — Ельцин тычет пальцем в орла, — на кого он похож? (Намекает, видно, что на него, на Ельцина.) Кто этот орел, если одним словом?» — «Урод, господин Президент!» — брякнул Стасик.

Горбачев засмеялся.

— Правда такой герб? — всплеснула руками Раиса Максимовна.

— Я им объясняю, — Горбачев налил себе коньяк, — нельзя искать вкус в говне. Что ты думаешь? Не верят!

Я упразднил восемьдесят министерств, то есть шестьдесят пять тысяч чиновников пошли к такой-то матери накануне зимы. Все, как Ельцин хотел. А в ответ, я это так расценил, Минфин России закрывает счета для вузов союзного подчинения! Гена Ягодин, министр, звонит: будет, мол, «Тяньаньмэнь»! На Госсовете уперлись в бюджет: до конца года надо, хоть умри, тридцать миллиардов. Ельцин набычился: «Не дам включить печатный станок!» Явлинский ему и так и сяк… «Н-нет, — кричит, — ваши деньги вообще ничего не стоят!» Вызвали Геращенко, он разъясняет: денег в Госбанке нет, а государство не может без денег. «Не дам, и все!» — рычит Ельцин!

Еле-еле уговорили его пока не разгонять Министерство финансов; кто-то ж должен распределять деньги, если мы их найдем! «Ладно, — говорит, — пусть живут до первого декабря!» Я, значит, переполняюсь гневом. А он… то ли водкой правда оглоушен, то ли еще что, но оглоушен здорово, надолго. Он все время, скажу тебе, на грани срыва, значит, не забыл, сукин сын, что двадцать пять миллионов людей за него вообще не пришли голосовать! Его ж выбрали сорок миллионов из ста трех!

Раиса Максимовна качнула головой:

— Сорок миллионов идиотов… Сорок миллионов!

— Ты пойми, почувствуй, — Горбачев опять оживился, — если союз государств не сделаем мы, его сделают они! Соберутся где-нибудь подальше от Москвы, перепьются вусмерть и бабахнут по пьяной роже: славянский союз! Президентом станет Ельцин, это факт, хотя у Кравчука амбиции царские! Кравчук — тоже гетман, только наоборот: Богдан Хмельницкий в Россию хотел, а Кравчук рвется из России, я ж вижу! Тут же новую Новую карту нарисуют, народу хлеб и мясо пообещают. Водку дешевую. Ельцин уже заявил, что Гайдар в декабре отпускает цены. Так Явлинский, я скажу, Григорий чуть не упал! Что будете делать, спрашивает, если народ на улицы выйдет? Все молчат, и Ельцин молчит. Короче, так: додержаться, додержаться надо, это я имею в виду как конечную цель. Вина хочешь?

…Что, что случилось с Раисой Максимовной, почему вдруг именно сейчас, в эти минуты, она остро, до боли ощутила, что все, о чем говорит Горбачев, это даже не конец, нет-нет — хуже, это падение?..

Ей всегда нравилось думать, что он — великий человек, она любила эту мысль и не желала с ней расставаться. Она понимала, что в конце XX века, накануне нового столетия, любой человек, если он не круглый идиот, конечно, сделал бы, окажись он, по воле истории, Генеральным секретарем ЦК КПСС, то же самое, что сделал Горбачев. Советский Союз гнил, разлагался, угроза голода стала абсолютной реальностью, выход был только один — реформы.

А теперь — все, конец. Бесславие…

Раиса Максимовна смотрела на Горбачева с болью, свойственной матерям, которые вдруг перестают понимать своих взрослых детей.

— Тебе не кажется, Миша, если у нас не получилось до сих пор, это не получится уже никогда?

Горбачев поднял глаза:

— Ты о чем?

— У нас начался путь на Голгофу, Миша. У нас с тобой.

— А мне наплевать, — махнул рукой Горбачев, — раньше надо было уходить, раньше! Помнишь, что ты тогда говорила? А сейчас — стоять до конца, стоять, хотя скольжение будет, это факт.

Горбачев вдруг сощурился и улыбнулся:

— Я упрямый хлопец, ты ж знаешь…

Стало грустно.

— Да, конечно. Нельзя останавливаться, Миша, не то время. Помнишь, Мераб говорил: есть смерть и есть — мертвая смерть.

— Мераб, да…

(В Московском университете однокурсником Горбачева был один из величайших философов второй половины XX века Мераб Константинович Мамардашвили. В общежитии МГУ Мамардашвили и Горбачев пять лет жили в одной комнате, что, впрочем, не помешало Михаилу Сергеевичу забыть великого грузина в годы его опалы.)