— Собака, собака, собака.
Князь Карача выбросил перед собой руку с растопыренными пальцами в сверкающих перстнях, и Кутугай нехотя отошел от пленных и о чем-то горячо заспорил с князем. Толмач со злорадной усмешкой прокричал Якову решение князя Карачи:
— Казак храбрый, казак смелый, сам ускорил свою смерть! И я буду радоваться, когда увижу смерть твоих товарищей с атаманом, которые недавно на Волге убили моего отца! Он с послами ходил в Москву, а казак Ивашка Кольцо — он здесь, в Кашлыке, я видел! — напал и многих убил! И ты, наверно, там был, да?
— Был! И тем горд, потому как отваживали ваших разбойных мурз нападать на наши поселения и хватать пленных для продажи в Крым и в Бухару! И еще не так будут вас бить казаки, попомни, ногай, мои предсмертные слова!
Карача, теряя терпение, снова выпалил из себя несколько злых коротких фраз, толмач поклонился в его сторону, повернулся к есаулу с вопросом:
— Сказывай, казак, сколько воинов у Ермака? Иначе тебя ждет страшная смерть! И поедешь ты на небеса не на одном коне, а сразу на четырех! Понял?
Есаул Яков презрительно скривил губы и плюнул на землю перед собой, сказав лишь:
— Ваша сила теперь, а наша правда! Держись, брат Фрол! Господь увидит наши праведные муки и примет к себе в рай! Казните, неверные басурмане! Атаман Ермак еще не так вас показнит в свой час!
Кутугай снова о чем-то заговорил с князем Карачей, тот долго сидел, насупив брови, потом медленно, будто все еще раздумывая, махнул рукой татарам, отдавая приказ начать казнь. К есаулу подошли два дюжих воина, ухватили под руки, подняли и отвели шагов на пятьдесят от кресла, в котором, каменным изваянием остался сидеть Карача. Сюда же, на поляну, подвели четырех коней под седлами, к седлам татары поспешно привязали арканы.
— Господи, вона какую смерть удумал для меня князь Карача! Держись, Яшка, смертный час для тебя настал, неужто взмолишься, врагам на радость и потеху! Не долог будет миг смерти, сдюжишь, ведь не для веселья ушел ты в казаки, так что крепись, Господь видит…
Есаул не сопротивлялся, когда ему развязали руки за спиной, не дергался, когда привязывали арканы к ногам и рукам, только думал о своем и смотрел в синее-синее небо, словно там, за редкими невесомыми облаками надеялся увидеть образ того, кто один мог в эту минуту прийти ему на помощь… Последнее, что он унес с собой с земли на небо, будучи еще в сознании, так это лихой татарский посвист, хлесткие удары плетьми по конским крупам и отчаянный крик промысловика Фрола, свидетеля его жуткой кончины, потом острая секундная боль во всем теле и — мрак небытия…
* * *
С этого рокового рассвета судьба казачьего воинства круто изменилась. И началось все с вести от дозорной заставы — примчал от десятника Иванки Камышника гонец, молодой казак Гаврила Иванов. Еще не распахнулись перед ним крепостные ворота, а он уже из седла во всю мочь горла оповестил казачий стан:
— Атаман Ермак! Невдалеке пышное татарское шествие близится в сторону Кашлыка!
Матвей Мещеряк был ближе всех к вестнику, тут же уточнил у беззаботного казака, для которого, похоже, не было большей радости, как ухватиться за звонкую саблю и кинуться, очертя голову, в яростную рубку, чтобы помстить татарам за все прошлые грехи.
— Много их? Какой силой идут?
— Да никакой силы нет! Идут всего десятка три-четыре, не более!
— Кто ведет их? Разглядели?
— Да бес их распознает, атаман Матвей! Едут дорогие халаты, длинные усы да бородки хилые. Поверх голов — шапки островерхие! А пушек и затинных пищалей не волокут, это так же верно, как и то, что родила меня моя родная матушка Ефросинья! — озорно добавил щекастый Гаврила, легко спрыгнул в грязь с коня, поклонился подошедшему Ермаку, добавил строго, без зубоскальства: — Недалече уже, с версту. Скоро татары выйдут вон из-за того леса, что неподалеку от Саусканского мыса на Иртыше.
— Хитрость кучумовская, не иначе, — проговорил атаман, нахмурил лоб и выжидательно уставил взор на юг от Кашлыка, откуда должны были приехать незваные гости. — Иван, прикажи казакам изготовиться к возможному нападению Кучума. Не для отвода ли глаз нам едут эти неспешные гости в малом числе?
Татары и в самом деле, выехав из леса, плотной толпой, неторопливо, без обычного лихого покрика и яростной скачки приблизились к Кашлыку, по широкому деревянному мосту через ров подъехали к воротам и спокойно въехал и в городище, направляясь к крыльцу ханского дворца, рядом о мечетью, где их ждал Ермак и его сотоварищи атаманы Иван Кольцо и Матвей Мещеряк. Впереди, сойдя с коня, шел знакомый уже казакам Кутугай, слегка прихрамывая на левую ногу. Шел широким шагом, расточая улыбки из-под черных редких усов встречным казакам. За Кутугаем, сверкая расшитым золотыми нитями халатом ярко-зеленого цвета, в роскошной собольей шапке с высоким верхом, с дорогой саблей в серебром украшенных ножнах, в мягких зеленых сапогах шел молодой и, видно было, очень знатный татарин. На красивом румяном лице тонкими хвостиками по обе стороны рта свисали к темной бородке подстриженные усы. Продолговатые черные глаза осматривали Кашлык, казаков и стрельцов, потом внимательно остановились, словно для того, чтобы запомнить навсегда, на лице Ермака.
Мурза Кутугай поклонился в пояс атаману и заговорил, осанисто засунув руки за пояс, а толмач Микула Еропкин торопливо и сбивчиво переводил, изредка вставляя от себя бранные в адрес хана Кучума слова, не обращая внимания на то, что татарский толмач неодобрительно кривил при том тонкие губы под редкими черными усами.
— Старший сын князя Карачи, доблестный воин Бекбулат, и он, ведомый уже нам мурза Кутугай желают здравствовать атаману и его храброму войску. Интересуется, пес мордастый, отчего мало в ханской столице казаков и стрельцов царя Московского? Что ответствовать будем собаке некрещеной?
Ермак спокойно посмотрел на знатного княжича, улыбнулся, огладил обеими руками черную бороду, сверкнул из-под бровей почти ласковым взглядом карих глаз.
— А скажи княжичу Бекбулату, что мы не спрашиваем у него, сколько воинов осталось у князя Карачи и у хана Кучума после сражений у Кашлыка, на Абалаке да на Вагае, где нами взят в плен их лучший военачальник царевич Маметкул. Нам же таить нечего, объяви, что воевода князь Болховской со стрельцами да со многими казаками по первым ото льда разводьям сплыл на стругах вниз по Иртышу ясак собирать да в удобном месте срубить крепкий город, чтобы дождаться прихода этим летом большого московского войска с пушками. А теперь пущай сказывает, с чем пожаловал к нам со своими мурзами и конниками княжич Бекбулат? Не ради же простого любопытства на меня поглазеть и с поклоном удалиться? Насколько я помню, мира с ханом Кучумом и князем Карачей мы не подписывали и послами не обменивались.
Мурза, в посольстве видно было, он считал себя главным, начал пространно говорить, то ударяя себя в грудь изрядным кулачищем, то взмахивая правой рукой в неведомо какую даль, да все к югу от Кашлыка. Наконец он умолк и упер строгий взгляд в смущенного толмача Микулу, который шмыгнул простуженным по весне плоским носом, повернулся к атаману.