Последний атаман Ермака - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Буртовой cтр.№ 52

— Государь на вас своим гневом не опалился за то, что без его указа оставили завоеванную столицу Сибирского царства. Дьяк Ларион днями объявит казакам государеву волю. Ступай, атаман.

«И на том благодарствуем царя и великого князя Федора Ивановича, что не велел батогами бить да на плаху волочити!» — едва не сорвалось с губ вдруг закипевшего гневом Матвея Мещеряка и он метнул из-под бровей в сторону трона недобрый взгляд: такую ли ласку надеялся услышать он за все страдания и лишения, перенесенные его казаками в сражениях с сибирскими татарами? Но стиснул зубы и постарался успокоиться — за лишнее слово можно и головы лишиться, а казакам тогда не миновать крепкого спроса в московском застенке!

Атаман был уже у выхода из царской малой палаты, когда с ним поравнялся отрок из дворян, выше среднего роста, в добротном, но строгом без украшений красном кафтане, при сабле. Румяное щекастое лицо озарено радостной улыбкой на губах, которые еще не знали бритвы брадобрея. Голубые глаза сияли так, словно встретил он ежели не кровного брата, вернувшегося из опасного ратного похода живым и невредимым, то наилучшего товарища. Отрок посмотрел в спину ушедшему вниз по лестнице дьяку Лариону и негромко проговорил, смешно выпячивая пухлые, словно у девицы, розовые губы:

— Ныне вечером никуда не уходи, атаман. Один очень большой боярин, имя которого, думаю, ты хорошо знаешь, имеет намерение поговорить с тобой без лишних ушей, которые, словно листья на весеннем дереве, висят едва ли не на каждом бревне в царских покоях, боярином Борисом развешанные! И своим казакам ничего не сказывай, так будет бережливее. Иди, а то дьяк Ларион начнет оглядываться, а это нам совсем без надобности, чтобы увидел тебя вместе со мной.

У выхода из царского дворца на санях атамана ожидали его есаулы. Иван Черкас с удивлением смотрел в сосредоточенное лицо Матвея, на его закушенные губы, и спросил, оглянувшись на стрельцов, которые недвижными изваяниями замерли на крыльце:

— Ну что, атаман? С зипунами едем от царского крыльца, альбо с хомутом на шее? Что-то вид у тебя без великого ликования!

Матвей очнулся от напряженного размышления — какому это большому боярину он понадобился да еще и для скрытного от чужих ушей разговора? Никого из московских бояр он отродясь и в глаза не видел, а не то, чтобы быть хорошо знакомым!

«Не втянули бы нас в какую темную историю», — с беспокойством подумал он, согнал с лица следы озабоченности, улыбнулся казакам, которые смотрели на него с тревожным ожиданием:

— Не полошитесь! Государь Федор Иванович был к нам милостив, не опалился своим гневом за самовольный уход из Кашлыка. Ну, а какова нам будет милость от царя, о том велено дьяку Лариону известить нас в самом скором времени.

Дьяк Ларион объявился на крыльце спустя несколько минут — задергался, проверяя, чтобы государев ясак полностью унесли из приемной комнаты в царскую сокровищницу. Он издали крикнул, взмахнув длинным рукавом праздничного ярко-желтого кафтана:

— Езжай к себе, атаман! Будут какие вести от царя и великого князя Федора Ивановича, я призову тебя через посыльщика!

— Добро, дьяк Ларион! — Матвей ради уважения поклонился ему поясно, сел в сани и хлопнул Гришу Ясыря по плечу. — Правь, казак, четырехкопытный струг на стремнину, плывем к своему становищу.

Гришка Ясырь подхватил шутку атамана, засмеялся, чмокнул звучно, дернул вожжами:

— Правая-я, навали-ись! Держать струг по ветру! Ра-аз — два-а! Ра-аз — два-а! Греби ровнее, голь перекатная!

Караульные стрельцы рассмеялись забавной выходке высокого рыжего казака и провожали сани взглядами до тех пор, пока они не проехали мимо монастыря святого Георгия и не покинули Кремль через Фроловские ворота. Матвей Мещеряк успел разглядеть довольно новую кладку невысокого ограждения и строений монастыря, свежеокрашенные в коричневый цвет массивные деревянные ворота.

Иван Черкас перехватил заинтересованный взгляд атамана, пояснил о монастыре то, что сам успел узнать об этом строении:

— Монастырь святого Георгия заложен весной двадцать седьмого года по указу великого князя Василия Ивановича. А вот по какому поводу — то москвичам по какой-то причине неведомо. Но как сказал мне под великим секретом один из здешних монахов, такие монастыри волей великого князя ставятся через год после рождения ребенка в княжеской семье. Но у Василия Ивановича, деда нынешнего царя, к тому времени наследника еще не было. Зато когда от второй супруги Елены родился княжич Иван Васильевич, в его честь через год поставили монастырь на Ваганькове, только не каменный, а деревянный. Москвичи долго ломали голову — почему здесь каменный, а там срубовой, но так никто толком и не смог дознаться.

— Не повезло царю Ивану Васильевичу с родовым монастырем, — с усмешкой обронил Матвей. — За это он, должно, и науськивал опричников на попов и монахов, казнил их вместе с врагами своими боярами да служилыми людишками!

Молчавший до этого Савва Болдырь угрюмо выговорил, уткнув лицо во влажный от дыхания поднятый воротник полушубка:

— Памятно мне то время. Я уже смышленым отроком был, когда летом семидесятого года на рыночной площади казнили привезенных из Великого Новгорода знатных людей. Я с иными отроками влез на крышу какого-то купеческого дома и оттуда глядел на площадь, вот тут, неподалеку от Лобного места. Одного знатного боярина привязали к столбу, под ноги притащили большой котел, развели огонь и таким способом заживо сварили человека…

— Боже праведный! Неужто царь-христианин был способен на такое? — изумился Матвей и даже лицо у него побелело от прихлынувшего к сердцу гнева. — Ну не татарин же он, чтоб так-то походя над единоверцем измываться!

— Мог! Еще как мог! — боясь быть услышанным проходившими мимо саней москвичами, говорил почти сквозь стиснутые зубы Савва. — Второго боярина привязали к доске и изрезали по кускам, начав с ног и до седой головы, так что от тела ничего не осталось! Иных рубили бердышами, иных кололи пиками и саблями. Вой над Москвой стоял такой, что волосы дыбом поднимались даже у нас, отроков несмышленых!

— И… многих людей побили? — через силу выдавил из себя Матвей. Он привстал на колени, правой рукой придерживаясь за боковину саней, словно намеревался через столько лет разглядеть следы кровавого происшествия под стенами Кремля. Подумал: «А мы еще возмущались, что Карача повелел нашего есаула Якова Михайлова конями разорвать на четыре части! Выходит, цари да князья единым медом мазаны, от которого нам, их подданным, бывает ой как горько и тошнехонько, что волком выть хочется!»

— Привели на площадь сотни три, половину побили, остальных царь помиловал, по разным городам разослал под надзор приставов. А через год уже самих опричников стали казнить такою же лютой смертью. От тех кромешных казней родитель мой Сазон подхватился с места и бежал на Дон, в казаки. Казаком стал и я. На Дону родитель мой через год взял в жены вдову, у нее был сынишка Петруха, который и стал мне сводным братом по мачехе Глафире. Добрая была женщина, ко всем душевная. Рядом с родителем моим теперь схоронена. А мы с Петрухой на государеву службу к атаману Ермаку Тимофеевичу поступили, несколько лет с ним были да потом подались в воровские казаки, как нас в своих грамотах величали московские дьяки. Громили крымцев, ногаев. В одной сече порубили саблями моего братца Петруху, а далее что со мной будет, поглядим в оба глаза через щелочку в оконных ставнях, чтобы супостат не приметил и в глаз не ткнул чем-то острым!