Дочь колдуньи - читать онлайн книгу. Автор: Кэтлин Кент cтр.№ 43

— Вы лжете. Ваши обвинения ложны.

Припадки у девиц усилились и сделались такими неистовыми, что главный судья вызвал салемского шерифа для проведения испытания касанием.

Шериф схватил мать за руку. Вперед вышла девушка по имени Мерси Льюис и, дотронувшись до руки матери, тотчас успокоилась. Судья велел связать мать по рукам и ногам, и ее связали толстой веревкой. Тогда девушка по имени Мэри сказала судьям, что хозяйка Кэрриер являлась ей во сне и призналась, что все последние сорок лет была ведьмой. Когда мать волокли из зала суда, она все же успела выкрикнуть:

— Интересно получается. Выходит, мне было всего два года, когда я стала ведьмой. Я что, при помощи погремушки колдовала?

Как только мать удалили из зала суда, девушки успокоились и вели себя тихо, пока для допроса не выводили очередного мужчину или женщину. Ричард видел, как шериф бросил мать на другую телегу и направился на юг, в сторону салемской городской тюрьмы. Она лежала на голых досках, потому что на дно повозки даже не положили солому. Ричард двинулся следом, но мать отрицательно покачала головой, и ему ничего не оставалось, как возвращаться назад в Андовер. Он пришел домой до ужина и рассказал нам об увиденном. Мы сидели молча в косых лучах сумеречного света. Но до того, как совсем стемнело, я вышла из дому, и, хотя отец позвал меня обратно, я не ответила и побежала бегом на постоялый двор Чандлера. Я решила поджечь их коптильню или отрезать волосы Фиби Чандлер, пока та спит, но у меня с собой не было ни факела, ни острого инструмента. На подходе ко двору я увидела трех мужчин, занятых сооружением какой-то хозяйственной постройки, а к ним с ведерками, наполненными провизией и пивом, направлялась Фиби Чандлер.

Я перебежала через дорогу и, невидимая в вечерних сумерках, затаилась среди чахлых сосенок, окружавших постоялый двор с трех сторон. Я подождала, пока работники закончат ужин, соберут инструменты и разойдутся. Фиби осталась подбирать остатки еды и пива.

Я не сомневалась, что могла бы подойти к ней совсем близко и она бы меня не увидела из-за слабого зрения и потому, что на темном небе еще не было луны. Однако, продолжая скрываться в тени деревьев, я окликнула ее голосом низким и страшным:

— Девочка, что ты там делаешь?

От неожиданности она взвизгнула и не то чтобы выронила, а прямо-таки отбросила ведерки. Она выворачивала шею, пытаясь разглядеть, кто говорит. Когда она нагнулась, чтобы подобрать рассыпавшиеся тарелки и миски, я снова окликнула ее:

— Девочка, куда идешь ты?

Фиби вскрикнула, подобрала, какую могла, посуду и бегом бросилась к постоялому двору.

Держась в тени, я побежала следом, нарочно дыша тяжело и прерывисто, словно за ней гонится голодный злой волк, и прекратила погоню, только когда она со всего маху врезалась в кухонную дверь. Я наблюдала, как она отчаянно бьется в дверь, позабыв от страха, что та открывается наружу. Я смотрела и мысленно хохотала над тем, как Фиби стучит, вопит и умоляет впустить ее. Наконец мать услышала крики и, испугавшись, что дочери грозит неминуемая смерть, с силой толкнула дверь и сбила Фиби с ног. Та закричала от боли, рыдая, уткнулась в дородную материнскую грудь и сквозь рыдания поведала, что какой-то дух гнался за ней во дворе. Когда я возвращалась домой, то поначалу упивалась сладким чувством мести. Но вскоре, словно набросившийся сзади испуганный мул, меня охватили темные и мрачные мысли. Даже если столкнуть Фиби Чандлер в колодец, это не освободит мать из тюрьмы. И никакие детские проказы не способны изменить решение суда.

Когда я вернулась домой, была уже поздняя ночь, но спать никто не ложился, и, хотя отец пристально на меня посмотрел, вопросов задавать не стал. На столе оставались несколько зачерствевших ломтей хлеба и мясо, но у меня не было сил убирать со стола, и я оставила все как есть. Взяв на руки Ханну, я понесла ее в постель, впервые благодарная ей за то, что она мертвой хваткой вцепилась мне в шею. Долго было не уснуть, и сцены допроса матери в моем воображении становились все абсурднее и страшнее. Я вспоминала все, о чем она мне говорила прошлой ночью, и гадала, скоро ли придут за нами. Думала о материнской книге, в которой описывались кровавые злодеяния, и о девочках, говоривших на суде, что мать велела им расписаться в книге дьявола. Всю ночь я то проваливалась в сон, то просыпалась. Я горела как в лихорадке и с ужасом спрашивала себя, не исходит ли от красной книги, закопанной под вязом, запах жженой конопли и серы.

Пришел июнь, и, поскольку сев был закончен, было решено, что Ричард с отцом будут каждый день по очереди ходить в Салем и носить матери еду, пока она ожидает вердикта суда. Мы не могли подвергать лошадь риску, да и, по правде сказать, отец своим пружинистым шагом передвигался быстрее, чем любая лошадь. До места и обратно нужно было пройти двенадцать миль, срезая путь по южной дороге через Фоллс-Вудс. Иногда Роберт Рассел давал нам свою лошадь, и тогда мы брали достаточно провизии, чтобы накормить мать и тех узников, о которых некому было позаботиться. Раз в неделю отец приносил матери чистую сорочку вместо той, что успевала засалиться за неделю, и целебную мазь, чтобы смазывать натертую кандалами кожу. Когда отец в первый раз принес грязное белье, оно кишело вшами и по краям было покрыто коркой испражнений, ее или чужих. У матери были месячные, и на сорочке осталось большое бурое пятно там, где протекла кровь. Я дважды прокипятила ее в щелочи, чтобы убить паразитов, и в чан попало достаточно моих соленых слез, чтобы отбелить пятно, но оно не сходило. Я свернула сорочку так, чтобы спрятать пятно, и проложила складки лавандой, чтобы в заточении мать могла ощутить свежий приятный аромат.

В начале заточения отцу пришлось взять с собой деньги, чтобы оплатить салемскому шерифу стоимость ручных кандалов. Те, кто содержался в кандалах, должны были заплатить за них шерифу Джорджу Корвину, так же как и за любую провизию, принесенную в тюрьму его женой. Говорили, что, когда арестовали Джона Проктора и его жену, у них не нашлось денег и шериф вынес из их дома все, что только можно было вынести. Он даже вылил из бочки пиво, чтобы увезти деревянную тару, а потом и суп из кастрюли, что был оставлен детишкам Прокторов, которые осиротели после ареста родителей.

Наша жизнь приобрела ровный, упорядоченный ритм, мы были заняты каждый своей работой и старались выполнять ее как можно лучше. Так пес, потерявший переднюю лапу, способен охотиться, питаться и передвигаться на трех лапах. А по состоянию души мы, скорее, напоминали морскую звезду, которую в середине проткнули ножом, — ее лучи шевелятся и двигаются, но все вразнобой, словно нанесенная рана уничтожила тот центр, который удерживал их вместе.

Каждый выполнял свою работу, хотя в отсутствие матери дел стало в два раза больше, но мы доводили их все до конца, самостоятельно отвечая за сделанное. Ни отец, ни Ричард ни слова не говорили о том, что видели и слышали в салемской тюрьме, и нам приходилось лишь догадываться, что там происходит, основываясь на скудных сведениях, которые приносили немногие жители Андовера, кто не боялся к нам приближаться. Это была семья преподобного Дейна и Расселы. Вскоре мы тоже стали молчаливы. Прекратились подшучивания, поддразнивания, все остроты. Мы даже жаловаться перестали. Как пелена моросящего дождя, тишина накрыла наш дом и поля. Обычно уравновешенный и сдержанный, Ричард погрузился в мрачное, ожесточенное и непреклонное безмолвие, и любые попытки выпытать у него хоть что-то мольбами или докучливыми вопросами заканчивались тычком или подзатыльником.