След грифона - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Максимов cтр.№ 61

Действия Сталина не раз и не два объясняли его прагматизмом. Но само понятие «прагматизм» слишком схематично и потому легко укладывается в схему, но ничего не объясняет вне этой схемы. Прагматизм Сталина имел свою основу, которая была более сложной и труднообъяснимой, поскольку происходила из личностных качеств вождя и его весьма непростого жизненного опыта. Материалист до мозга костей, в повседневной практике он не был материалистом в главном. Существование высших сил, управляющих человеческими судьбами, было для него очевидным. И себя он ощущал именно частью этой силы. «Я тот, кто вечно зла желает и вечно делает добро». Он бы с удовольствием подписался под этими словами Мефистофеля, порожденными гением Гете и переведенными Борисом Пастернаком на русский язык. Он не рассматривал каждый народ и каждого человека как «грани Божьего замысла». Это дело писателей – считал он. Он смотрел на людей и на нации как на носителей определенных функций. Понимал, что само появление разных людей и разных народов – промысел Божий. И только тогда он становился прагматиком, когда начинал сопоставлять национальные признаки и качества с практикой сначала Гражданской войны, а затем с практикой строительства нового государства.

Он действительно строил союзное государство. А во внутрипартийной работе с того и начал, что стал бороться с любым даже намеком на объединения внутри партии по национальному признаку. Со всей очевидностью его можно было считать антисемитом, когда он стал громить оппозицию. А еще до этого был самым непримиримым врагом меньшевиков. Здесь он достигал двух целей сразу. С одной стороны, раз и навсегда показал, что в партии Ленина – Сталина не будет никаких приятельских отношений и дружбы по национальному признаку. С другой стороны, он так сбивал антисемитизм, время от времени возникавший в партийных рядах, потому что уже коммунисты начинали возмущаться большим количеством евреев на руководящих постах. Он также негласно стал закреплять за национальными группами те или иные сферы государственной деятельности. Он всеми средствами отстранял тех же евреев от финансовой деятельности, предоставив им полную свободу на ниве культуры и искусства. Как на евреев нельзя было положиться в финансах, так на русских нельзя было положиться в культуре и искусстве. Эти, как уже было до революции, потащили бы в Новое время традиции Достоевского, Толстого и Чехова. Не надо ему этих традиций! Он не русский царь-батюшка. Если уж отец, так отец всех народов. Его забавляла ситуация в советском кинематографе. Фильмы Эйзенштейна и особенно Ромма он считал лучшей иллюстрацией правильности своего подхода. «Броненосец “Потемкин”», «Октябрь» и «Ленин в Октябре» не могли снять русские. Эти бы начали разрываться между состраданием к побежденным и классовой позицией. А где сострадание, там, глядишь, и симпатии. Если даже у него самого белогвардейцы вызывают чувство уважения, то чего ждать от простых людей? Идут во МХАТе «Дни Турбиных» русского писателя Булгакова, получил русский барин, граф Толстой, Сталинскую премию за «Хождение по мукам» – и довольно о «бывших» и царских офицерах. Также всем полная свобода в науке, особенно в науке фундаментальной. И то хорошо, что ученые люди изначально аполитичные. И не националисты. Но и тут нужен глаз да глаз. И Сталин словно чувствовал, что пройдет немного времени и Сергей Эйзенштейн начнет ставить своего «Ивана Грозного» вразрез с «Кратким курсом ВКП (б)» самого Сталина. А боец 1-й Конной армии Исаак Бабель замахнется на официальную историю Гражданской войны. И кто бы мог подумать, что красный пулеметчик той войны – режиссер-кинодокументалист Эрмлер – уже после смерти Сталина будет снимать документальный фильм о Шульгине. И как-то уж очень симпатичен будет бывший депутат дореволюционной Думы и белогвардеец Гражданской войны рядом с актером, исполняющим роль историка. Историк-то ряженый, а белогвардеец-то настоящий!

В целом отношение Сталина к еврейскому вопросу было своеобразным. Он точно спорил с лидером сионизма Владимиром Жаботинским, который предостерегал евреев от ассимиляции и от активного участия их в культурной жизни других народов. «Не стоит быть музыкантами на чужой свадьбе, особенно если есть хозяева и гости давно ушли», – говорил сионист. «Стоит. Еще как стоит, – не соглашался Сталин. – С них и спрос за все будет!»

Представителей Кавказа он всячески отстранял от военной сферы. В союзном государстве в любой республике нужны национальные кадры. Но иметь национальные военные кадры боже упаси! А что такое Кавказ, он знал. Берия рассказывал забавные вещи. В первых лагерях, еще в двадцатые, на Кавказе, органы ОГПУ столкнулись с необычной проблемой. Национальные костюмы горских народов предполагают кинжал, который изначально был нужен на Кавказе, чтобы дружить с соседями. Дошло до смешного. Чеченцы отказались сдавать свои кинжалы, осетины, в свою очередь, не хотели быть безоружными рядом с лезгинами и дагестанцами, а абхазы с грузинами тоже привыкли смотреть в глаза друг другу, одной рукой сжимая рукоять кинжала, а другую приложив к груди в знак чистоты помыслов. На предложение сдать оружие всем вместе так же ответили отказом, кивая на чеченцев, которые могут «камнем зарезать и из палки застрелить». Кончилось дело тем, что каждая национальная община выделила по одному представителю, в обязанности которого входила охрана личного оружия своих соплеменников. Этих представителей, а их набралось около сотни, в свою очередь, охраняла лагерная охрана.

Он со злорадством отслеживал действия Гитлера в национальной сфере: «Не понимает, дурак, что ссориться с евреями в своей стране означает воевать со всем миром». И потом, немцы не русские. Если посмотреть на завоевательскую политику Англии, России и Германии, то и без знания политологии ясно, что англичане со своими колониями торгуют, русские привязывают гарантией защиты от более агрессивных соседей, а немцы прежде всего грабят. Им ничего другого и не остается – ресурсы Германии всегда были скромнее, чем у стран-соседей. И это при немецкой бережливости и аккуратности. Которая, кстати говоря, и проистекает от бедности ресурсами. И опять Сталин стал размышлять об армии революционной и армии национальной. Как понятие «немецкая армия» предполагает агрессию для всех соседей, так понятие «русская армия» несет в себе угрозу агрессорам всех мастей. Русская, казалось бы, бестолковость и непрактичность веками выработала у всех наций, живущих с русскими, стойкое убеждение в том, что с русскими жить все же можно. С другими оказывалось хуже. Потому русская армия всегда и была многонациональной. Грянет война с Гитлером, и все нации пойдут воевать за Россию, понимая, что только она может их спасти. И весь мир должен увидеть, что все послереволюционные репрессии – это внутреннее дело большевиков. А в контексте мировой истории не большевизм, а нацизм есть раковая опухоль на теле мира». Так думал Сталин. Сталин вспомнил знаменитое стихотворение Осипа Мандельштама:

Мы живем под собою, не чуя страны.

Наши речи в полметре уже не слышны.

Или как там у него? Талантливый, шельма! Он и не понял сам, что написал. Думал, наверное, что обидит вождя. Да Сталин только того и желал, чтоб такие, как Мандельштам, не чуяли под собой страны. Не хватало еще, чтоб они страну ощущали, как лошадь под собой! А уж если речи будут слышны далее чем на половину метра, тогда жди беды. Горлопанов, которые вещают на десять шагов и больше, он во время Гражданской войны наслушался. Сталин звонил Пастернаку после прочтения этого стихотворения. Поэт явно перепугался. Что-то мямлил о том, что мало знаком с Мандельштамом. Вождь не этого разговора желал. Ему хотелось, чтоб кто-то еще, кроме Мандельштама, написал про «широкую грудь осетина». Но чтоб написал не менее талантливо, а главное, с пониманием того, что сейчас он, Сталин, чувствует под собой эту страну. И знает, куда ее вести. Написал же в свое время Есенин о Ленине и большевиках: «Земля – корабль. Но кто-то вдруг за новой жизнью, новой славой в прямую гущу бурь и вьюг ее направил величаво». Нет, Пастернак перепугался. И ничего Сталину не оставалось, кроме как бросить поэту: «А мы, большевики, от своих друзей не отрекаемся!» Ничего не поделаешь, такие они поэты и есть. Сами не знают, что скажут в следующий момент. Но сказал же он, Сталин, одному своему функционеру, вздумавшему доносить на Алексея Толстого за дебош, учиненный группой писателей по поводу получения советским графом Сталинской премии: «Иди и работай. Других писателей у меня нет». Функционеров полно. Не нужно столько. А писателей не так много. А на черновике стихотворения Мандельштама собственноручно написал: «Изолировать, но сохранить». Может быть, что и другое поэт напишет...