Ной. Всемирный потоп - читать онлайн книгу. Автор: Иосиф Кантор cтр.№ 13

Хам ни бровью не повел, ни лицом не дернул, но взгляд его изменился, посуровел, стал жестче.

– Откуда мне знать, ведь меня там не было? – ответил он вопросом на вопрос.

Что еще можно спросить после подобного ответа?

– Может, люди что-нибудь говорили? – продолжил расспросы Ной. – Слухи иной раз бывают правдивыми.

– Говорили, – неожиданно кивнул Хам. – Говорили, что никто не знает, где и когда суждено ему встретить смерть.

– А еще что говорили люди? – спросил Ной, введенный в заблуждение миролюбивым тоном Хама и не чувствуя уготовленной ему ловушки.

– А еще говорили, что лучше встретить смерть за столом, с чашей в руках или в жарких объятьях красавицы, но не в поле! – рассмеялся Хам. – Тяжко умирать, когда последнее, что ты видишь – земля на твоей мотыге!

– Мне не доводилось еще умирать, и я не могу судить о том, тяжко это или легко, – строго и твердо сказал Ной, – но я уверен, что лучше лишний раз взять в руки мотыгу, нежели чашу. Жизнь – это труд, а не праздность. И мне очень неприятно слышать подобные высказывания по поводу смерти Ирада, сын мой.

– Так ты же сам спросил, о чем говорят люди, – напомнил Хам. – Ты спросил – я ответил.

Притвориться простаком – излюбленная уловка Хама. Только против брата Сима не срабатывает она.

– А не говорил ли кто о том, что держит зло на Ирада?

– Половина из знакомых мне мужчин держали на него зло! – воскликнул Хам. – Как можно не держать зла на беззубого скупердяя, который поспешил схватить сочный плод, но не в силах съесть его?

– Ты говоришь о нашем покойном соседе! – нахмурился Ной. – О добром соседе и его несчастной вдове! Имей же уважение!

– Отец! – вспылил Хам, повышая голос. – Я отвечаю на твои вопросы, говорю, что знаю, слышу в ответ укоры и не могу понять, чем я их заслужил! Что обидного в том, что Ирада я сравнил с беззубым скупердяем, а его жену Хоар – с сочным плодом? Разве она не есть сочный плод, глядя на который испытываешь желание, надкусить его? И разве наш добрый сосед не был тем, кто брал, будучи не в силах пользоваться? Молодой страстной женщине нужен муж, способный укротить ее нрав и насытить ее страсть, а не вялый ленивец, способный лишь на прикосновения!

– Хам, прекрати! – потребовал Ной, уже раскаиваясь в том, что вообще затеял этот разговор.

– Позволь, отец, мне договорить, раз уж я начал, – попросил Хам, умеряя свой обличительный пыл и говоря тише. – Взять хотя бы плотника Тапана. У него спокойный нрав, и он не слишком-то охоч до утех плоти. Но он взял себе жену, отвечающую его нраву – такую же спокойную и лишенную всяческого пыла, и живет хорошо. А вот медник Савтех…

– Подумай, о чем ты говоришь! – ужаснулся Ной. – Если послушать тебя, то получается, что Ирад сам виноват в том, что жена изменяла ему? Виной тому не ее блудливый характер, а спокойный нрав Ирада? А ты не думаешь о том, что бедняга так уставал, добывая пропитание для себя и своей жены, что у него не всегда доставало сил на утехи? Если так пойдет дальше, то ты договоришься до того, что сделаешь Ирада виновным в собственной смерти!

В разговоре отца и сына возникла пауза, во время которой оба сверкали глазами и хмурились. Шум, производимый топорами и пилами, заглушал их голоса, иначе бы Сим давно бы прибежал выяснять, что произошло. Хорошо, что не прибежал, не хватало тут только Сима с его вечными затрещинами Хаму. Лучше бы прибежал Иафет, но тот уже который день был хмур и неразговорчив. Который? Шесть дней уже был не таков, как обычно Иафет, и никто не знал, что стало тому причиной – Иафет не признавался, когда его спрашивали и сам ни с кем не делился тем, что лежало у него на душе. Но лежало, лежало что-то, и было оно весомым, давило. Шева, видя, что муж постоянно не в духе, утратила свою обычную веселость и осунулась. Бедняжка, должно быть, она считала себя виноватой в том, хотя невозможно было представить, что Шева может огорчить или как-то иначе испортить настроение.

– Может статься и так! – дерзко ответил Хам. – Просто так не возьмешь и не убьешь! Для убийства нужна причина, и причина из веских! Если бы Ирад не сотворил какого-то зла и не перешел бы кому-то дороги, то кому и зачем понадобилось его убивать?! Ирад был убит не в многолюдной драке, как иногда случается и не в темноте, когда можно подумать, что убийца ошибся! Нет! Он был убит на своем поле, при свете дня, и тот, кто убил, хотел убить именно его! Ты говоришь «добрый Ирад»! А ко всем ли он был добр?!

С каждой фразой голос Хама становился все громче и громче.

Ной не нашел, что ответить, да и не хотелось отвечать. Ясно было, что разговора не получилось, так зачем же продолжать? Гнев и запальчивость не располагают к беседе.

– В том, что женщина изменяет мужу своему, есть и его вина! – выкрикнул Хам, вскочив на ноги. – Любое убийство имеет в основе своей две причины – деяния убитого и намерение убийцы!

Сказав это, он развернулся и ушел, не дожидаясь ответа. Ной остался сидеть там, где сидел, и пытался обуздать свой гнев. Хам зарвался! Как смеет он говорить отцу такое, да еще повышать голос? Как смеет он, будучи младшим, первым заканчивать разговор?

Ною потребовалось сколько-то времени для того, чтобы успокоиться. Справиться с гневом удалось относительно легко, но вот сомнения в отношении Хама окрепли и это было хуже всего. Человек, оправдывающий убийство, человек, разделяющий ответственность между убийцей и его жертвой, вполне мог оказаться убийцей. Горячность, с которой Хам говорил о Хоар, тоже настораживала и заставляла задуматься. Ну, а если сложить все вместе, то получалось…

– Не мог он… – прошептал Ной, чувствуя, как на глаза его наворачиваются слезы. – Не мог он убить… Мой сын не убийца… Мой сын…

Очень хотелось в это верить. Но не всегда получается верить в то, во что хочется верить. Как ни старайся, как себя не убеждай.

Худшее из состояний, когда сердце говорит одно, а разум – другое. «Нет мира в душе», – говорят про такое, а как же жить, когда в душе нет мира?

«Любое умение идет человеку на пользу», – любит повторять мой отец. Он гордится тем, что знает много ремесел – от плотницкого до сапожного. И еще он гордится тем, что совершенно не умеет лгать. А ведь это очень ценное умение, и пользы от него человеку больше, чем от всех ремесел, вместе взятых. Ложь, сказанная к месту, может избавить от несчастья или же принести прибыль. Так нет же! Мой отец праведник, а праведники никогда не лгут. Только не надо думать, что праведники всегда говорят правду! Они или говорят правду, или отмалчиваются. Порой это молчание может довести до беды. Все умные люди кричат славословия, приветствуя правителя Явала, а мой отец стоит в первых рядах и молчит. Разве после такого можно надеяться на какое-нибудь благо от правителя или его людей? И ради чего вести себя так? Чтобы люди сказали: «Вот Ной, который не славословит правителя нашего?». Какой в том прок? Люди чаще говорят другое: «Вот гордец, который ставит себя выше правителя! Он подпоясывается простой веревкой, но он не так уж и прост!». Говорят и смеются. Веревка, которой подпоясывается мой отец, давно уже стала притчей во языцех. У самого последнего бедняка есть хоть какой-то, хоть плохонький, но пояс, и только отец мой перепоясывает чресла свои простой веревкой! «Зачем мне пояс, – говорит он, – если и веревка сгодится?» Он думает, что, выделяясь подобным образом, приобретает отличие, но на самом деле, он роняет не только свое достоинство, но и наше семейное. «Вот сын перепоясанного веревкой!» – говорят про меня, и больно мне слышать такое. Я не могу сказать подобно тому, как говорит отец: «Кто хочет – видит человека, кто хочет – видит веревку», потому что в этих словах нет смысла. Любой, кто смотрит на отца, видит и человека, и веревку, иначе и быть не может! Однажды мы с братьями подарили отцу пояс, достойный почтенного человека, так что же? Он взял, поблагодарил, пошел купил еще два таких же и дал нам со словами: «Пусть это будет вам от меня». А сам остался при своей веревке!