Внесите тела - читать онлайн книгу. Автор: Хилари Мантел cтр.№ 86

Джордж Болейн; правая рука.

К тому времени, как он добирается до Фрэнсиса Уэстона (правая нога), семья юноши успевает предложить ему солидную сумму. Он вежливо отказывается. На их месте он поступил бы так же, впрочем, трудно представить, чтобы Грегори или кто-то из его домочадцев свалял бы такого дурака, как этот юнец.

На этом Уэстоны не успокаиваются, обращаются к самому королю, обещая щедрое пожертвование в казну без всяких предварительных условий.

– Я не вправе советовать его величеству, – говорит он Фицуильяму. – Возможно, им удастся добиться смягчения приговора. Зависит от того, насколько задета королевская гордость.

Однако Генрих непреклонен.

– На месте Уэстонов, – заявляет Фицуильям мрачно, – я бы все равно заплатил. На будущее.

Примеру Уэстонов не мешало бы последовать Болейнам (тем, кто выжил) и Говардам. Он еще растрясет древние дубы и каждый год будет получать обильный урожай золотых монет.

Когда он входит в камеру, где содержат Уэстона, тот уже знает, кто арестован, знает или догадывается, что ему грозит. Сведения поступают от надзирателей, потому что он, Кромвель, пресек общение между четырьмя обвиняемыми. Другое дело, болтливый тюремщик: никто лучше не склонит заключенного к сотрудничеству.

Вероятно, Уэстону известно, что идея со взяткой провалилась.

Вы смотрите на Кромвеля и думаете; если не взятка, то что? Бесполезно протестовать, отрицать и упорствовать. Остается унизиться, вдруг повезет?

– Я насмехался над вами, сэр, – говорит Фрэнсис. – Я вас недооценивал. Нижайше прошу у вас прощения. Вы – королевский слуга, и мне следовало отнестись к вам с должным уважением.

– Умная защита, – замечает он. – Впрочем, вам следовало бы просить прощения у Господа и короля.

– Вы ведь знаете, я недавно женился, – говорит Фрэнсис.

– И сейчас ваша жена в деревне. Разумное решение.

– Разрешат ли мне написать ей? Моему сыну не исполнилось и года. – Фрэнсис замолкает. – Я хочу, чтобы за мою душу молились после смерти.

Господь сам разберется, но Фрэнсис верит, что Создателя можно улестить и, возможно, подкупить. Словно в ответ на его мысли, Уэстон говорит:

– Я в долгах. Тысячу фунтов. Теперь я сожалею.

– Странно было бы ждать бережливости от такого щеголя, – замечает он мягко, и Уэстон поднимает глаза. – Разумеется, вы не в состоянии оплатить ваши долги и, даже вступив в права наследства после смерти отца, останетесь должны. Ваша непомерная расточительность заставляет задуматься, на что рассчитывал юный Уэстон?

Мгновение юноша смотрит на него с изумлением и гневом, словно недоумевая: при чем тут его долги? Не сразу до арестанта доходит. Он, Кромвель, протягивает руку и хватает Фрэнсиса за грудки, чтобы не дать тому рухнуть.

– Судьи сразу смекнут, в чем дело. Нам известно, что королева давала вам деньги. Ваше безрассудство легко объяснить. Что для вас тысяча фунтов, раз вы замышляли после смерти короля жениться на вдове.

Почувствовав, что Уэстон может сидеть ровно, он ослабляет хватку. Юноша задумчиво одергивает одежду, расправляет оборки на воротнике.

– Вашу жену не бросят на произвол судьбы, не тревожьтесь на сей счет. Король не обижает вдов. Осмелюсь предположить, о ней будут заботиться лучше, чем заботились вы.

Уэстон поднимает глаза:

– Я не могу осуждать ваши домыслы и понимаю, как можно истолковать мои поступки. Я вел себя как дурак, а вы были рядом и все видели. Я сам себя погубил. Я также не стану осуждать ваши поступки, в прошлом я делал все, чтобы вам навредить. Я прожил дурно… я прожил… понимаете, я думал, впереди еще лет двадцать или около того, и когда я состарюсь… когда мне будет лет сорок пять – пятьдесят, я стану жертвовать сирым и неимущим, и тогда Господь поймет, как мне совестно…

Он кивает:

– Никто не знает своего часа, верно, Фрэнсис?

– И все же, господин секретарь, в чем я неповинен, так это в прелюбодеянии с королевой. Я вижу по вашему лицу, вы и сами так думаете, и когда меня поведут на смерть, все увидят, что я невиновен. И король поймет и раскается. Обо мне будут помнить, как помнят о тех, кто пострадал невинно.

Жестоко было бы разрушать эту веру: юноша надеется, что в смерти получит славу, которой не заслужил при жизни. Двадцать пять лет впереди и никакой надежды, что они будут отличаться от первых двадцати пяти.

Выросший под крылом суверена, придворный из семьи придворных, ни разу не усомнившийся в своем высоком статусе, ни разу не возблагодаривший Бога за то, что родился Фрэнсисом Уэстоном, везунчик, с колыбели назначенный служить великому королю и великой нации, не оставляет после себя ничего, кроме долгов, запятнанного имени и сына. Любой способен родить сына, говорит он себе, важно помнить, зачем мы здесь и ради чего все устроено.

– Ваша жена писала королю. Просила о милосердии. У вас остались друзья.

– Что мне с того?

– Вряд ли вы сознаете, сколь многих осиротят нынешние события. Пусть это вас утешит. Не горюйте, Фрэнсис. Любой юный искатель приключений знает, что фортуна переменчива. Смиритесь. Берите пример с Норриса, который никого не винит.

– Возможно, Норрису и впрямь некого винить, кроме себя! – восклицает юноша. – Возможно, он и впрямь искренне раскаивается. Возможно, Норрис заслуживает смерти, но я-то нет!

– Норрис с лихвой заплатил за шашни с королевой.

– Он не отходит от нее на ни шаг! И не говорите мне, что они обсуждают Евангелие.

Вероятно, Фрэнсис готов донести на Норриса. Тот почти признался Уильяму Фицуиляму, но вовремя прикусил язык. Неужели дошло до фактов? Он ждет: арестант прячет лицо в ладонях. Внезапно, сам не зная почему, он встает, извиняется, выходит вон.

Снаружи Ризли и остальные подпирают стены, перекидываясь шутками. Завидев его, молодые люди выпрямляются.

– Мы закончили? – спрашивает Ризли. – Признался?

Он качает головой.

– В чужом глазу соринку видим, в своем бревна не замечаем. Каждый будет твердить о собственной невиновности, но никто не скажет: «Она невинна». Кишка тонка.

Как однажды сказал ему Уайетт: «А хуже всего ее намеки, почти похвальба, что она говорит “нет” мне и “да” другим».

– Значит, признаний вы не добились, – говорит Ризли. – Хотите отдать арестантов нам?

Он одаривает Зовите-Меня взглядом, от которого тот отшатывается, наступая на ногу Ричарду Ричу.

– Что, Ризли, решили, я слишком мягок к юным?

Рич спрашивает, потирая ногу:

– Нам составить обвинения?

– И подлиннее. Извините, я должен выйти.

Рич решает, ему надо в нужник. Он и сам не знает, что заставило его выскочить из комнаты. Возможно, фраза Уэстона, что когда-нибудь ему исполнится сорок пять или пятьдесят. Словно, миновав середину жизни, впадаешь в детство. Его тронули эти слова, их наивность. Или просто захотелось глотнуть свежего воздуха. Представьте, вы в комнате, окна на замке, и вы явственно ощущаете близость других тел и меркнущий свет. В комнате вы строите догадки, играете, двигаете своих слуг: умозрительные фигуры, твердые, словно слоновая кость, черные, как эбеновое дерево, прокладывают путь по квадратам. Затем вы говорите: я больше не вынесу, дайте вдохнуть; выскакиваете в запущенный сад, где виновные свисают с деревьев, больше не слоновая кость, больше не эбеновое дерево, ныне во плоти. Их скорбные языки твердят о вине, пока они испускают дух. Следствие предшествует причине. То, что вы воображаете, уже свершилось. Вы тянетесь к ножу, но кровь пролита. Агнцы забиты и съедены. Сами выложили на стол ножи, сами себя разделали, сами оставили от себя одни кости.