Столетняя война - читать онлайн книгу. Автор: Жан Фавье cтр.№ 48

Он был недоволен королем, своим братом, поелику тот побудил короля Англии зайти столь далеко, а затем нарушил все договоренности.

Недовольны были все. Из-за оплошностей король Иоанн восстановил против себя часть французских баронов, которых больше взволновала казнь Бриенна и беды Аркура, чем убийство коннетабля, которого слишком быстро облагодетельствовали. Король Карл добился от французского кузена уступок на пергаменте, но все еще не вернул Шампань. Король Эдуард устал от дел, в которые его вовлекали континентальные союзы, и почти не видел, какая ему от них выгода: Бретань поглощала больше средств, чем приносила политических преимуществ, Фландрию он упустил, Наваррец разочаровал его внезапными переменами взглядов. И английский парламент, несомненно, очень рассердится оттого, что армия, набранная с большими затратами, осталась в бездействии.

В расколотой Франции положение Иоанна Доброго было непрочным. Но, имея дело с той же расколотой Францией, Эдуард III понимал, что отныне ему придется действовать в одиночку. Феодальная война буксовала. Она завершится столкновением Франции с Англией.

Смерть

В том мире, где те, кто родился, имели мало шансов выжить, а в пятьдесят лет люди выглядели стариками, умирали много. Питание, медицина, гигиена — все способствовало тому, чтобы люди поскорей оказались на кладбище. Врач обходился дорого, а его сан клирика, накладывающий на него формальные ограничения, давал ему право лишь осматривать больных и прописывать лекарства, опираясь на авторитет Гиппократа и Галена. Для лечения как такового, считавшегося физическим трудом, приходилось обращаться к «хирургу», на самом деле — простому цирюльнику, который более или менее умело владел ланцетом и ставил пиявки. В то время, чем прибегать к дорогостоящим услугам медицины, люди охотней обращались к знахарю, целителю, шарлатану. Это был повседневный триумф «святого человека», колдуна. Впрочем, многие больные чувствовали себя не хуже после снадобья, состав которого передавался из поколения в поколение, чем после кровопускания, которое предписывала латинская ученость и которое проводили без дезинфекции. Все знали, что лучше перевязать раненого у цирюльника на углу, чем вести его к ученому медику (mire), который и к ране-то не притронется. Впрочем, банки и мази смягчали боль и отдаляли летальный исход, но по-настоящему излечивали лишь самые безобидные недуги.

Отсутствие гигиены не только вызывало болезни, но и усугубляло их. Инфекция убивала роженицу, панариций приводил к гангрене, дизентерия косила города и армии. После раны мало кто поправлялся, и часто умирали от гриппа.

Конечно, люди мылись. Устрашающая грязь, какую будут скрывать пудреные парики Великого века [38] , еще не овладела городом и двором. После дня пути горожанин мыл ноги и менял белье. Честный малый, давая ученые советы своей молодой невесте, обязательно подчеркивал:

Заботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы содержать белье Вашего супруга в должном порядке, ибо это Ваше дело.

Мужа ободряет мысль о заботах, каковых он может ожидать от жены по возвращении… Он знает, что его разуют перед добрым очагом, вымоют ему ноги, наденут на него чистую обувь, что его хорошо накормят, вдоволь напоят, ему хорошо послужат, обращаясь как с сеньором, уложат на белые простыни, надев на него свежевыбеленный ночной колпак, крытый добрым мехом.

Пусть это представление идиллическое и эгоистически-мужское, но тем не менее к идеалам этого доброго бюргера относились таз с водой и чистое белье. Несомненно, описанное здесь мытье ног не было повседневным отдыхом горожанина, и мы знаем, что парильни больше походили на публичные дома, чем на современные бассейны. У немногих были отапливаемые комнаты, а отапливаемые комнаты редко не заполнялись дымом.

В то время сточная канава проходила посреди улицы, из живодерен кровь текла по мостовым в реку, нечистоты образовали холм у городских ворот. Не было ни санитарного контроля за мясным скотом, ни регулярной службы по уборке города, ни вывоза трупов домашних животных. Время от времени король, сеньор или город проявляли заботу о приведении улиц в порядок, выгребании рва, разборке груды мусора. Этим занимались все, и разговоров об этом хватало на неделю. Затем все начиналось сначала.

О том, что больных надо изолировать, не было и представления. Тем не менее, даже не ведая о микробах и вирусах, очень хорошо знали, что такое зараза. Исключительная скученность в жилищах, как в городе, так и в деревне, гарантировала самое раннее начало сексуальной жизни с его свитой — кровосмешениями и вредом для здоровья. Все это порождало самую опасную из зараз, из-за которой поколения перемешивались. Перенаселенные комнаты, которые почти не проветривались, потому что не открывались окна, затянутые промасленной бумагой или вощеным холстом, которые пропускали очень мало света, были питательной средой, где и самый здоровый человек заражался болезнью, которую другие подцепили снаружи. В деревне дело выглядело еще хуже, потому что в одном помещении с людьми чаще всего теснился и скот. Не факт, что в этом отношении он был опасней людей.

И потому умирали дети и взрослые от кори, оспы, гриппа, даже от коклюша. А уделом тех, кто избежал смерти, часто становились слепота и бесплодие. Паразитарные болезни разрушали самые крепкие организмы. Брюшной тиф был скрытой угрозой, которую таил в себе любой стакан воды, любой овощ, мытый или нет. Понятно, что человек средневековья предпочитал салату суп и ел мясо хорошо прожаренным.

Ни после чахотки, ни после пневмонии не выживали. Обычный бронхит редко щадил человека, как и гиперемия. Погибали, упав в воду со скользкой мостовой, а первой заботой того, кто путешествовал зимой, было высушиться.

Не забудем об алкоголизме и его последствиях, индивидуальных или врожденных. Из них слабоумие и помешательство были еще не самыми худшими. Алкоголь чаще убивал не сам, а открывал дорогу смертельным болезням. Пьяница не всегда успевал умереть от цирроза — он погибал от кровоизлияния, когда его давила телега.

Одна болезнь начала отступать — проказа. Но какой ценой этого добились! Не имея возможности вылечить больного, его изолировали. Прокаженный с истерзанным телом жил вместе с себе подобными в одном из лепрозориев, которых было от полутора до двух тысяч и которые устраивали в королевстве за пределами городов, «на расстоянии броска камня от городской стены». Он питался за счет благотворительности, его перевязывали те, у кого милосердие переходило в героизм, он больше не мог жить в семье и играть роль в обществе, а мог лишь быть объектом милосердия, когда страх перед заразой не вызывал у здоровых людей приступов убийственной ненависти. Так, в 1321 г. правительство Филиппа V призвало к настоящему организованному преследованию, после того как жители Перигё сожгли у себя всех взрослых прокаженных, заподозрив их в отравлении колодцев.

Не зарекаясь ни от инфекции, ни от несчастного случая, кое-как защищая легкие и кишечник, почти не пытаясь бороться со старостью и ее свитой болезней, человек 1340-х гг. по крайней мере не вспоминал об одной опасности: больше не было речи о чуме. Ее настолько забыли, что само слово получило другое значение. Словом «чума» (peste) теперь называли любую эпидемию. Уже шесть или семь веков во Франции не видели чумы. В XI в. она еще поразила Восточную Европу. Чума была давно и далеко. Эта болезнь считалась экзотической.