"Окопная правда" Вермахта - читать онлайн книгу. Автор: Джерри Краут cтр.№ 68

Даже после войны нераскаявшиеся солдаты, такие как Ганс-Вернер Вольтерсдорф, цеплялись за «проверенный национализм общества», гордясь тем, что «идеализм национал-социалистов» возродил Германию после унижения Первой мировой войны. «Мое поколение выросло в вере, что нет такой жертвы, которая была бы слишком велика для народного единства, — вспоминал Ульрих Любке. — Нас учили, что Германия должна жить, даже если нам для этого нужно умереть». «Мы верили в новое общество, свободное от классовых противоречий, объединенное братством во главе с избранным нами фюрером, национальное и социалистическое», — соглашался Фридрих Групе, и многие люди его поколения считали, что Гитлер тоже верит в этот идеал и многое делает для того, чтобы воплотить его в жизнь. «Нацисты принялись наводить новый порядок после осложнений и социальных неурядиц, которые принесла модернизация двадцатых, — предполагал Детлеф Пойкерт, — чтобы принести обещанную гармонию». После войны Пойкерт отмечал: «Атмосфера экономического чуда и подъема теперь извлекала выгоду из уничтожения традиций и преобразований, произведенных Третьим рейхом».

Как показывают их письма и дневники, многие солдаты и в самом деле жаждали жизни, отличной от прежней, жизни, основанной на чем-то схожем с чувством единения, которое они испытывали в армии (только без смертей и страха), жизни людей, связанных общими устремлениями, которые искренне воспринимают друг друга как равных. Нацисты, вооружившись современными моделями и мифическими образами, позаимствованными из окопов Первой мировой войны, приступили к подмене гармонии и чувства общности невероятными потрясениями войны и экономической модернизации. Модрис Экштейнс отмечает: «Намерением движения было создание человека нового типа, который служил бы источником новой морали, новой общественной системы и, в конечном итоге, нового международного порядка. Национал-социализм был больше чем политическим движением… Это было стремление переделать человечество». Более того, Гитлер намеревался как минимум реорганизовать традиционное общество и создать «народное единство» на основе социальной интеграции, где отсутствовали бы межклассовые противоречия. Очищенное от идеологических обертонов, нацистское видение модернизации без внутренних конфликтов и политического сообщества, обеспечивавшего безопасность и равные возможности, казалось весьма привлекательным, поскольку, как отмечал Пойкерг, «непрерывное вмешательство национал-социализма во все сферы общественной жизни означало, что в 1945 году невозможно просто восстановить условия 1932 года… Для большинства людей возможности интеграции, которые были обещаны, но не всегда выполнялись в тридцатые, теперь были реализованы. «Фольксваген», «Фольксайгенхаим», «Фолъксэмпфэнгер» — собственная машина, дом, радиоприемник (а впоследствии и телевизор) — эти символы скрывают идеологические обертоны эпохи нацизма». Для многих немцев эта идея была и остается настолько сильным видением будущего, что они сознательно смотрят сквозь пальцы на ее расистскую и антисемитскую идеологическую суть. Попытки нацистов создать новое общество и нового человека были реальны и, как показывает пример многих солдат, были способны завоевать преданность людей. Однако на пути к утопии и идеал, и те простые солдаты, которые сражались за его воплощение, были развращены гитлеровским расизмом и ввергнуты в пучину зла.

В начале мая 1942 года, находясь на Восточном фронте, Гельмут Пабст размышлял в своем дневнике о влиянии войны на личность: «Душа… становится более закаленной и серьезной, еще больше отдаляясь от мелочей. Тяжелые испытания формируют тебя и способны оставить серьезные отметины». Тем не менее в попытке придать положительный смысл годам, которые в противном случае пришлось бы считать потерянными напрасно, Пабст утверждал:

«Но на фоне нашего унылого существования… красота потерянной молодости проявляется во всем своем великолепии… Все мы отказались от беззаботной жизни. Но это не приводит ни к усталости, ни к смирению, поскольку это… вопрос самоутверждения… Воля к жизни разворачивается во всю мощь… Ты живешь текущим моментом… Просто жить — уже счастье. Но даже в серьезные моменты ты ощущаешь всю полноту жизни. Это и горечь, и сладость, все вместе, потому что мы научились видеть самое важное… В такие часы появляется желание… прожить вторую жизнь, опираясь на полученные знания. Это желание движет нами с такой силой, что в этот миг ничто не может повредить душе».

Почти через год Пабст вернулся к теме потерянного времени: «Нашей жизни отведен определенный срок. Когда годы уходят, можно лишь стиснуть зубы. Только ребенок может думать, что нам воздастся за это. Потому что жизненные возможности, утраченные с уходящими годами, уже не вернуть… Но, возможно, глупо вообще говорить об этом. Так я говорю себе, потому что больше, чем во всех предыдущих войнах, наши мысли чаще обращены к смыслу событий. И я вижу, что мое отношение к этому вопросу не отличается ясностью и не свободно от сомнений».

Хотя сам Пабст, погибший в России в сентябре 1943 года, не дожил до того, чтобы задаться вопросом о смысле войны или попробовать вернуть утраченные годы, его размышления в точности предвосхищают ощущения многих из тех, кто выжил. В конце войны, когда Германия рушилась и повсюду царил хаос, непосредственной задачей большинства солдат было просто избежать встречи с «цепными псами» из фельджандармерии или с выездными военными трибуналами СС и добраться до дома живым. Один из них выразился емко: «Для меня главное — выживание, а не моральное восстановление». Но как только жизнь начала обретать какое-то подобие стабильности, если не нормальности, они неизбежно начинали искать смысл во всех своих действиях. Большинство из них испытывали смешанные чувства, осознавая ужасы войны, но в то же время, пусть и неохотно, чувствуя и положительные стороны этого опыта. Практически для всех война стала переломным этапом в жизни, который невозможно отбросить или забыть. Отмеченные суровыми условиями войны, эти люди ощущали свою связь с другими участниками войны и чувствовали, что человеку со стороны не понять того, что пришлось пережить им. Отсюда и ощущение одиночества — словно они находились в обществе, но в то же время были отделены от него.

Часть проблемы примирения с военным опытом заключалась в том, что простой солдат считал себя приличным человеком. Альфонс Хек, бывший командир отряда «Гитлерюгенд» и солдат, признавался: «Все время правления Гитлера я считал себя исключительно порядочным и честным немецким юношей». Именно из-за такого самовосприятия многим было невыносимо трудно, когда в конце войны и после нее им рассказывали, что совершенные ими в молодости тяжелые и неприятные вещи, стоившие жизни многим их друзьям, были не просто ошибкой, но злом. Особенно ошеломляющим такое суждение было для тех, кто, по собственному мнению, стремился всего лишь выполнить то, что преподносилось им как долг. Теперь весь их жизненный опыт лишался всяческого смысла. Одни цеплялись за ценности национал-социализма и продолжали верить в прежних вождей, чтобы придать какую-то цель своим поступкам и жертвам. Другие впадали в вялую апатию или горько разочаровывались в политике, что в обоих случаях приводило к уходу в замкнутый частный мир, куда допускались лишь немногие.

Для многих из тех, кто знал только веру в Гитлера, повиновение и войну, конец войны означал разрушение всей их системы ценностей, а с крушением веры в Гитлера им оставались лишь ощущение пустоты и болезненное разочарование. В конце войны Вальтер Д. с горечью писал в дневнике: «Мир кажется мне безнадежным и мрачным. Главные крикуны, которые прежде говорили, что состояли в партии чуть ли не раньше ее создания, теперь утверждают, что не состояли в ней никогда… Да, я научился горькой мудрости и заплатил за это своей верой. Мне пришлось заплатить разбитым миром своих идеалов. Внутри меня пустыня… Когда-то я был идеалистом, теперь — больше нет. Что есть человек, кроме мучений? Меня переполняет боль, и я вспоминаю всех своих молодых товарищей, которые в этом катастрофическом хаосе так и не поняли, что их усилия были напрасны… Сумеют ли они обрести веру?» Семнадцатилетний солдат в отчаянии сказал своему сверстнику Гельмуту Альтнеру на развалинах Берлина в самом конце войны: «Сдавайся. Жизнь потеряла смысл!.. Времена, в которые тебе до сих пор доводилось жить, ушли без возврата». Однако если война была бессмысленна, то бессмысленны были и все усилия и жертвы тех, кто в ней участвовал, что повергало в раздумья и сомнения многих бывших солдат. Они едва ли могли найти оправдание ценностям национал-социализма, но многие также чувствовали неоспоримую преданность тому, что считали борьбой за новое социальное устройство.