Нас не брали в плен. Исповедь политрука - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Премилов cтр.№ 10

Летом 1936 года состоялись артиллерийские стрельбы полка. Стреляли все строевые команды, включая Степанова. С высокой вышки за стрельбами наблюдал командир дивизии Хозин. Сначала стреляли командиры взводов. Если кто запускал снаряд слишком далеко в сторону от цели, Степанов кричал: «Куда запустил пару хромовых сапог?» Выстрел из гаубицы стоил 80 рублей — как пара хромовых сапог, что выдавалась командному составу на 8 месяцев носки. В заключение стрелял командир полка. Имея образование в объеме начальной школы, он не боялся стрелять: ему помогало вычислительное отделение штабной батареи, которым командовал Доркин. Это был очень подготовленный человек, от природы у него была голова очень большого размера — не подходила ни одна пилотка. Степанов держал Доркина около себя и, получив цель отХозина, командовал: «Доркин! Данные!» Тот моментально готовил данные и передавал Степанову, который передавал их на батарею. Выстрел, и Степанов опять: «Доркин!» Наблюдая разрыв, тот докладывал Степанову величину отклонения и новые данные, а Степанов передавал команды. Цель они поразили, получив оценку «отлично».

В санчасти дивизии я купил себе путевку на месяц сентябрь в Крым, в Алупку, в дом отдыха санаторного типа, принадлежащий ЛВО. Нам полагался отпуск 45 суток плюс время на дорогу. Сначала я заехал в Фурманов, где побыл несколько дней с Клавдей Борисовой, а потом в вагоне военнослужащих через Москву поехал в Крым. Ехал на юг я впервые, и меня интересовало все. Южной природой я был очарован: голубое море, виды Крыма, комфорт санатория, фрукты и экскурсии... Однако мои планы на отдых были разрушены телеграммой от командира полка. Я сразу стал оформлять свое возвращение, причем мне вернули деньги за почти 20 дней неиспользованного отдыха. С первым поездом я выехал в Москву, но в вагоне выпил бутылку несвежего ситро, и это дорого мне обошлось: у меня начался кровавый понос, и я три недели пролежал в городской инфекционной больнице (боялись, что это тиф). За это время в полку прошла строгая окружная инспекторская проверка, ради которой меня и вызвали. Из больницы я выписался очень ослабевшим и с большим трудом добрался до квартиры, но итоги инспекторской проверки меня обрадовали: среди артиллерийских частей округа полк занял первое место по стрельбе и политподготовке и по ней же второе место в РККА. Дивизия получила очень высокую оценку, командир дивизии был награжден за это орденом. Командир батареи Бова и другие были награждены именными часами наркома обороны, но он почему-то их не получил. Над ним подшучивали товарищи: «А ну, Бова, взгляни сколько времени на наркомовских?»

От болезни я постепенно оправился, и во второй половине октября написал Клавде письмо с предложением выйти за меня замуж. Она ответила согласием, и я выпросил у комиссара разрешение уехать в неиспользованный отпуск. Я съездил к ней в Фурманов, и в Петрозаводск мы вернулись уже вместе. Наш медовый месяц был испорчен тем, что комиссар уехал в санаторий и оставил меня за себя почти на два месяца. С раннего утра до позднего вечера я находился в полку. От своих обязанностей пропагандиста я не освобождался и тянул две солидные нагрузки. Командир полка еще не получил звания и очень это переживал. Он звонил мне каждый день, спрашивая: «Пропаганда, ничего нет?» Я отвечал, что пока нет, и он вешал трубку.

В один из холодных зимних дней штаб полка получил телеграмму «полковнику Степанову лично от Наркома обороны Ворошилова» — поздравлением с присвоением звания «полковник». Я прочитал и звоню Степанову: «Товарищ полковник, это вы?» В ответ: «Какой полковник?» Отвечаю: «Вы теперь полковник, есть телеграмма от Ворошилова!» Он не стал больше сомневаться и коротко сказал: «Построить полк по тревоге, а за мной немедленно машину». — «Машины нет». Его «газик» был на ремонте, но в полку было еще три или четыре грузовые машины. «Любую, хоть из-под говна!» Говорю, что есть машина из-под известки, и в ответ: «Давай!» Дело было за полдень. Я вышел на крыльцо штаба и дал горнисту команду: «Играй тревогу!» Машина ушла за полковником, а полк начал строиться по тревоге на дороге перед штабом полка. Я остался на высоком крыльце штаба, отсюда хорошо был виден въезд в городок. Скоро в воротах показался «Яз» — подарок Ярославского автомобильного завода, пятитонный, с грязными от извести бортами. Грузовик въехал в городок и остановился перед штабом. Степанов вышел в форме полковника с тремя шпалами в петлицах и нашивками на рукавах — золотыми широкими треугольниками. Начальник штаба доложил: «Товарищ полковник, полк по тревоге построен!» Я, как комиссар, находился немного сзади Степанова. Он повернулся к шеренгам построенного полка и коротко, громко объявил: «Я, полковник Степанов, командую 18-м артполком. Вольно. Отбой тревоге, продолжать занятия по расписанию».

Теперь мне предстояло работать с боевым, полным сил и энергии человеком. С 1 декабря начался новый учебный год, работы и забот было много. Но зато мы с женой получили комнату в новом доме и скоро в нее переехали. В январе 1937 года я сдал полк Виноградову, хорошо отдохнувшему в Сочи, — а на второй день в полку ЧП. За два месяца работы моей за комиссара не было ни одного чрезвычайного происшествия, а тут как по заказу — коллективная пьянка младших командиров, да еще в Ленинской комнате. Комиссар сильно осерчал, крепко ругал политрука батареи и строго наказал виновных. Вскоре новое ЧП — в полку повесился одногодичник. Эт5 были люди с высшим образованием, которые проходили службу в течение года и аттестовались на командиров взводов. Одногодичник покончил с собой на чердаке казармы из-за трудностей в семье...

Хозин по-прежнему всесторонне тренировал личный состав дивизии, много внимания уделял физической подготовке всего личного состава. Зимой устраивались лыжные соревнования, прыжки с трамплина. Помню состязание в одно из воскресений: прыгнул первый и сломал ногу, за ним второй — руку, но Хозин не отменил состязаний, хотя руководители физчастей посматривали на него. Он сказал: «Продолжайте» — и следующие прыжки прошли без всяких происшествий. Запомнились мне и летние тренировки личного состава. Хозин поднял по тревоге одну роту и приказал вплавь, в обмундировании переправиться через водохранилище у плотины электростанции. Один боец утонул, и ротному командиру попало за плохую выучку личного состава. Утонувшего достали, открыв шлюз и быстро спустив воду, а к вечеру водохранилище уже наполнилось. Ночью в грозу Хозин поднял по тревоге роту танкового батальона «амфибий» Т-37 и поставил командиру задачу переплыть через губу Онежского озера. Была сильная гроза с дождем, в радиопередачах появились помехи. Командир батальона спросил Хозина: «Разрешите переждать грозу», — а в ответ: «На войне тоже будете пережидать? Я приказов не повторяю!» Амфибии поплыли по озеру, и все благополучно добрались до другого берега. А Хозин все время стоял под дождем, пока не получил подтверждения, что переправа закончена. Тогда он поблагодарил личный состав за отличную службу и уехал. В нашем артполку он появлялся очень часто, да и начальник штаба дивизии полковник Гордов не забывал полк.

В начале 1937-го я уехал в Ленинград на недельные сборы заочников: каждый день нам читали лекции по 8–10 часов по истории партии, истории СССР и историческому материализму. Когда я вернулся, наш комиссар полка Виноградов был переведен на повышение, и с ним мне встретиться больше не пришлось. Вместо него комиссаром стал батальонный комиссар Израецкий из 53-го стрелкового полка. Для него это не было повышением, но среди политработников считалось, что работать в артполку легче. В середине марта начподив Коробов перевел меня в политотдел на вакантную, только что введенную должность начальника дивизионной партийной школы (ДПШ), и я навсегда расстался с артполком.