Мусульманский батальон - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Беляев cтр.№ 24

Но Вася Праута этого не знал, когда заштормило, и — разлетелись в серебряные дребезги зеркала и люстры дворца-цитадели… Лопались ярким свечением-вспышкой поражаемые прожектора, освещавшие пространство вокруг дворца и подножие, к которому кралось несчастье. Они гасли один за другим, переставая слепить наступающих, но с их прытким исчезновением не становилось темнее, напротив — недобрый безнадежный свет возгорался и усиливался…

Шестнадцать стволов, отпущенные на волю, сорвались с поводка, как ненасытные голодные псы, куражились в небе, и, распарывая пространство ночи и освещая ее яркими всполохами, огневым жарищем лепили призрак кромешного ада. Разверзлась треклятая преисподняя — образ апокалипсиса. Там, на взгорке, за толщей средневекового камня, и здесь, в долине, в каждой рвущейся вперед машине, за листовой броней отечественной стали, забились, затрепетали души. Задышала кровь, еще не пролившаяся, но уже на выходе. В вечной ночи не пропасть — погонятся по следу снаряды Прауты, и — нет спасения. Никому — ни тем, ни своим…

Сержант Федоров, командир установки, после нажатия «гашетки» ощутил знакомое неистовство биения четырехствольной автоматической зенитной пушки и ужаснулся, наблюдая, как снаряды, отметившись магниевыми разрывами, легли недолетом на холм, у подножия Тадж-Бека. Трассеры — указатели устремленности полета — смертоносной косой отшумели впритык к нашим машинам, едва не касаясь их брони. Сержант отметил про себя: толково, что ленту снарядил необычно — три осколочно-фугасные зажигательные, один — осколочно-фугасный зажигательный трассирующий, а не пошел на поводу начальников, спецназовцев-дилетантов: «Чтоб и бронебойно-зажигательные были». Брони там нет и в помине, а стены ничем не прошибить, «Шилка» здесь бессильна.

Приказал операторам поиска и дальности скорректировать: «Валерка, выше чуть, выше, на полградуса…» — и вновь утопил, припадая к «обзору». Яркое красно-белое крошево грузными ударами множественно осыпало стены дома мириадами светлячков, и, казалось, под ним вздыбилась земля.

В отблесках извергнутого скорострельными пушками пламени лоснились бока «Шилки», будто они были намазаны соляркой. Спереди, у гусениц, опалился снег, стал бурого чумазого цвета, но в секунды залпа — отпугивал красными разливами. Снаряды уносились с шипением и визгом туда, где их не ожидали и не жаждали встречать, в ту — на полградуса — даль, оставляя за собой выбросы ярких зарниц, сотворенных харкающими стволами и формой напоминавших сладкую гигантскую вату на палочке. Всполохи, соперничая со светлой безоблачностью солнечного дня, на сотни и сотни метров обнажали местность и суть зарождающегося несчастья.

Евгений Федоров со своей установкой торовато посылал снаряды со скорострельностью 3400 выстрелов в минуту, давил «гашетку», припадал к триплексам, подчищал точность, норовя угодить в оконные проемы, орал на своих «красавцев», клял на чем свет стоит Прауту из-за прерванной связи, и валил, и валил, и валил. Обращая ночь в светлый день и пренебрегая законами природы и бытия…

В режиме стрельбы по наземным целям наведение пушки производится только в ручном режиме, что и делал старательный белорус Женя Федоров. И хороший солдат — сержант Федоров. Он лопатил и молотил, уточняя на глаз такие важные величины для уничтожения всего живого, как градусы. Не могу сказать, устали ли руки уроженца Березы-Картузской, что в Брестской области, но то, что молодой парень по имени Женя в ладонях своих одним из первых на той войне в ту ночь насобирал горсти пепла, — это точно…

Рядовой Каримов прикрыл себя с головой первой попавшейся под руки рогожкой и присветил фонариком крышку ствольной коробки гранатомета, где сверху нанесена баллистическая таблица для стрельбы на разные дальности. Перепроверил ранее обусловленные параметры, присоединил патронную коробку, потянул из нее, стараясь не шаркать по металлу, ленту с двадцатью девятью выстрелами, приладился к оптическому прицелу. До этого, без спешки и суеты, отбросил снег в трех образовавшихся лунках и вдавил поглубже, насколько позволял примороженный грунт, станок-треногу. По-хозяйски потормошил конструкцию, убедился — вроде надежно. Снял однопалую рукавицу — сейчас она только помеха, положил ее рядом с боезапасом — дополнительными коробками. Приспособился и доложил лейтенанту:

— К стрельбе готов.

В ответ услышал шепотом неуставное:

— Лежи.

Абдуазиз ничего не имел против, но, не зная, сколь долго придется выполнять команду взводного, подтянул к себе и подстелил ту самую рогожу — вроде как утеплился.

— Каримов, лежи, я сказал!

Напрасно лейтенант нервничает и некстати шикает. Понятное дело, волнуется, и мы — тоже. Но хотелось еще и рукавицу прибрать — пальцы деревенеют, вбирая и ветер морозный, и холод заиндевелого спуска клавиши.

Ожила радиостанция.

— Первый, давно готов… Да… Понял… Есть… — Лейтенант Александр Камбаров (по батюшке Магрупович) отработал в эфир, а своим скомандовал: — Заряжай, приготовиться…

АГСы, как один, клацнули взведенными затворами, и взводный, должно быть, от смятения, откричал фальцетом:

— Огонь!

И снова не по-уставному:

— Давай, ребятки, крои!

Тум-клац… Тум-клац… Тум-клац… Перепев не музыкальный, но долбежный. Грохот, со знакомыми звуками и запахами полигона, но не полигонный — это уже были звуки настоящего боя, — пошел раскатисто по долам, уперся в горы, вернулся эхом и отразился в трех зеленых ракетах. И прибавилось шума — непривычного пока еще гула войны. Прокололи ночь, не шибко торопясь — триста пятьдесят выстрелов в минуту — и отсекая экипажи от танков в афганском батальоне, укладывая на землю охваченных страхом солдат из охранных подразделений и караульного помещения и загоняя других настильным огнем в казармы. Утихло все быстро и неожиданно, как и началось.

Дали команду — отбой. Тут же передумали и развернули АГСы носами в сторону Тадж-Бека. И по приказу — долбанули, долго усердствуя в знакомом им деле и ощущая внезапную тревогу. Когда командиры снова передумали и прокричали — отбой, тревога враз схлынула. В том отдаленном доме, светившемся изобильным разноцветьем зажженных бенгальских огней, творилась несусветная каша, и в той мешанине разобраться — кто свой, кто чужой — было просто невозможно. Они своих не узнавали, находясь рядом; что уж говорить о ведении огня навесной траекторией и с расстояния более километра. Потому и правильно поступили командиры, но с опозданием — бед все же натворили, шибанув по атакующим. Сокрушались потом, с малоутешительной оговоркой — могло быть хуже, не прекрати огонь… Да куда уж хуже…

Приданному взводу противотанковых управляемых ракет «Фагот» делать было нечего: «Шилки» и АГС-17 поставили личный состав афганцев на свое место и к грозной технике их не подпустили — ни один танк из парка «с недобрыми намерениями» не вышел, ни одна зенитка не вдарила, ни одна боевая машина не выкатила на оперативный простор, ощеряясь огнем в нашу сторону. Всех их, и командиров и солдат, «образумили» группы спецназа и десантники. А нахал капитан Сахатов настолько распоясался, что безбоязненно совершил «хищение государственного имущества в особо крупных размерах» — увел афганские танки. (Вот их-то, эти уведенные танки, и можно отнести в разряд «беспорочных» трофеев, за которые не судят. Ни в прямом, ни в переносном смысле.)