Мусульманский батальон - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Беляев cтр.№ 18

Виктор толкнул меня плечом и показал взглядом. Я не поверил своим глазам — к нам навстречу шел Амин, весь обвитый трубками капельниц, а сами флаконы с физраствором нес в обеих руках высоко поднятыми над головой — словно сдавался или обращался с мольбой к небу. Я вытащил иглы из вен, подвел его к бару, с помощью Виктора усадил на пол, застеленный ковром. Амин настолько ослаб, что не в состоянии был подогнуть локоть и опереться на него. Я сразу понял — он уже не жилец…“»

2

— А потом… — на этом слове Анатолий Владимирович прервал свой рассказ. Молчал. Долго молчал. Глухо погрузившись в воспоминания, позабыл о нас, вроде бы нас для него вовсе не существовало. Глубоко вздохнул, прокручивая в голове зловещие кадры непридуманного чудовищного фильма, жанр которого невозможно определить. — А потом… голова Амина бессильно упала на грудь, — справившись со своими чувствами, вяло, явно с неохотой, продолжил Анатолий Владимирович. — Дышал он прерывисто, задыхаясь, с клокочущим хрипом. Вдруг тело его напряглось, встрепенулось, ноги вытянулись. Подумали — началась предсмертная агония. Он с трудом приоткрыл слезившиеся глаза; сейчас я понимаю — Амин не разучился плакать. Было видно — прислушивается. Тогда и мы с Витей услышали детский плач и сквозь узорчатый орнамент кованого железа увидели на лестнице мальчика…

По лестнице спускался мальчик и жалобно скулил. Страх поглотил все крохотное существо. Страх упивался своим величием, загромоздил залу, сжал тисками горлышко ребенка.

Мальчик, придерживаясь за стену, обошел, бережно ступая на носочках, женщину, лежавшую на ступеньках и корчащуюся от боли. Слезы текли по пухлым щечкам и падали на новую рубаху, надетую по случаю гостей.

Мальчик невидящим взглядом почувствовал защиту. Неверными шажками, разбросав в стороны маленькие ручонки, он посеменил к лежащему телу, припал на колени, обхватил за ноги отца и уткнулся в одежду… липкую от крови. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем прислонились к стене. Кровь пятилетнего кроху не испугала — или свыкся, пока шел, — ее много было вокруг. Он ощущал только тепло своего отца.

А он, отец, полулежал на полу, прислоненный к барной стойке. Жизнь постепенно вытекала из него. Приоткрытые ресницы дрогнули, на ворсинки волосяных щетинок накатилась маленьким сверкающим бриллиантиком влага… Сил не хватило попросить сына: «Уходи… уходи…» Ему опасно было находиться рядом. Отец понимал — пришли за ним…

Он прижал малыша к своей груди. Они так и лежали в обнимку, испачканные своей и чужой кровью, и отец что-то шептал, успокаивал в полусознании и покрывающем его забытьи. Мальчишка повел головкой, словно поуютнее умещаясь под шеей отца, и, всхлипывая, припал ушком к полным запекшимся губам отца.

Какие слова вливались в это розовое детское ушко, нам никогда не узнать. Но, думаю, слова утешения одинаковы на белом свете — что у диктатора, что у жестянщика…

В том диком пекле затерялся малый след… Где-то — пепелинкой в пепле… И некому отмстить, ответить… Мужчин в роду не стало — их истребили. Прошелся сапог солдатский по всей семье и роду Аминов.

Полковник Кузнеченков, отвернувшись от Амина с сыном, вымученно сказал Алексееву: «Пойдем отсюда — не могу…» Знать бы им, что они — последние, кто видит Амина живым. Почему они, медики, бросили тогда их — Бог его знает, и он один им судья. Когда военврачи бежали по коридору, ударило с адским грохотом, разорвалось пространство, и взрывной волной их отбросило к двери, за которой они и укрылись. В зале было темно и пусто, из высоких широченных окон, с уже полностью выбитыми стеклами, немилосердно обдувало холодным воздухом и доносились звуки выстрелов и взрывов. Они встали в проемах окон, прячась от случайной пули: Кузнеченков — в простенок слева от окна, Алексеев — справа. Так судьба их и разделила в этой жизни.

Распахнется от удара ногой дверь, и грохот этот ударит не по перепонкам, а шибанет с жуткой силой по сердцу в предчувствии еще неугаданной беды, и в темноте, из губительной тьмы, запульсирует долгая автоматная очередь — предвестник кончины… Кто стрелял, зачем — поди разберись в пылу и азарте атаки.

И сегодня, годы спустя, убивец молчит. Один он влетел, один полоснул от бедра или навскидку, и один он знает об убитом враче и своем невольном согрешении. Или же прикрылся щитом, загодя заготовленным «комитетчиками», осознающими — позор надобно скрыть: свой своего порешил, на тот свет отправил. Думали, думали, пока не решили — бах его! — в шкаф: «спрятали» в нем полковника медицинской службы, главного терапевта. И как после такого не сплюнуть в сердцах и не выругаться. Угораздило же бестолочей, без всякого почтения к военному человеку, определить его принять смерть в затхлом запертом шкафу. Не стану резонерствовать о том, что залы резиденций — это не коммунальные московские квартиры, в которых вдоль стен и по углам в нагромождении теснятся и шифоньер от бабушки, и гардероб от дедушки, и шкаф от тетушки, и тумбочка от времени былого. А ведь как оправдывается боец Сергей Коломеец годы спустя (2009 г.): «Нам инструкция была дана: если комната пуста, дать контрольную очередь по мебели, по шкафам и под кроватью».

После таких слов становится понятно, почему Виктора Петровича ловко «упрятали» в шкаф и упорно продолжают «прятать» и сегодня. И при этом еще намекают нам: инструкция, мол, всему виной — лупить приказано с бедра да веером без размышлений. А потому боец здесь ни при чем — попал под руку человек, а пуля, как известно, тем более шальная, — дура. Но вот беда: где ударит — там и дыра. Непредумышленно все вышло, а человека нет. Нам пояснили, мы — прозрели, и вроде бы не так уж «удручающе» полковник и убит…

А ты все же пойди, боец, повинись перед сыном полковника — адрес его я тебе подскажу. У тебя, наверное, внуки растут — для них это важно. А может, вовсе и не трусишка он, этот молчун, может, убит был в том бесславном бою? Или позже за грехи ему воздалось — пулей сражен был. Тогда они — квиты, и где-то там, высоко-высоко, их кто-то справедливо рассудит. И — простит…

Рухнет со стоном на пол полковник Кузнеченков, ударится тяжело, и, пока Алексеев, уже не обращая внимания на стрельбу, донесет его большое отяжелевшее тело до лестницы, военврач будет уже бездыханен.

— Мертвых приказано пока не брать, — отмахнутся от него у входа во дворец, где грузили на машину раненых. До него не сразу дойдет, что сказал это на чисто русском языке солдат в афганской форме.

— Он еще жив, просто ранен, — обманет Алексеев.

Полковника погрузят в бронетранспортер. Его попутчиками будут изувеченные боем ребята из экипажа Олега Балашова (группа КГБ «Гром»). За радостью, что жизнь для них продолжается, за мужиковато-фамильярной просьбой: «Дай закурить», уже прореживались пока не видимые и не осязаемые всходы покалеченных душ. Еще незримо было душевное увечье, но окаянный штурм царапнул отметиной разум и сердце и уже обнаружил себя в пренебрежительном, до наглости и бесстыдства, отношении к телу павшего солдата, над прахом которого полковые знамена и головы склоняют, а не подтрунивают. Пусть и случайно, в состоянии возбуждения и исступления, пусть и не желая худого. Я так прошелся по Владимиру Федосееву, но без всякой укоризны в его сторону — понимаю бойца, который только что вышел из пекла. И все же на пороге судеб этих людей, переживших ночь Кабула, лежала жестокость и черствость — останется только сделать следующий шаг…