Самострел - читать онлайн книгу. Автор: Олег Блоцкий cтр.№ 12

Находившийся в тот момент неподалеку на вышке другой часовой клялся и божился, что так оно и было. В темноте на пост вышел человек. Кто — не рассмотреть. На оклики не отзывался. Шел, не сворачивая. И после предупредительной очереди вверх не только не остановился, а еще быстрее заспешил вперед.

Короче говоря, это были совершенно невнятные бредни. Никто из допрашивающих даже не собирался выслушивать их до конца. Все подозрения цунами обрушились на перепуганных и дрожащих солдат, которых после бесчисленных увесистых ударов по мордасам заключили под стражу, вполне справедливо считая, что один из них за что-то убил Юдина, а другой, будучи в сговоре, выгораживает своего дружка.

И если бы дело пошло по накатанным рельсам: официальные протоколы в прокуратуре, а затем суд, то одному из часовых быть расстрелянным, а другому — трудиться долгие годы на лесоповале в далеких морозных лагерях.

Но тут в караулку ворвался взмыленный лейтенант Фоменко. Не став выписывать круги словесами, он сразу повинился перед уставшим, пепельным комбригом в том, что его солдат сегодня днем забыл на полигоне автомат.

— Пошел в задницу! — заорал на лейтеху полковник. И норовил достать его челюсть кулаком, который он уже изрядно разбил о зубы незадачливых «заговорщиков».

Лейтенант увернулся, отпрыгнул в угол. И уже оттуда, выкатив глаза, он принялся безостановочно частить, что автомат ходил забирать с растяпой Егоркиным. И что они, возвращаясь, все прекрасно слышали. В самом деле, были и оклики, а затем стрельба вверх. И только потом — на поражение. А Фоменко с Егоркиным сначала спрятались в канаве, а потом побежали запирать автомат в оружейку. Ведь он, Фоменко, очень боялся наказания. Но теперь ему ничего не страшно. Нет, он, конечно, боится, очень боится! И пусть его накажут! По заслугам накажут. И правильно сделают, что накажут. Но как только Фоменко услышал о смерти Витька, отставить, старшего лейтенанта Юдина, так он сразу прибежал. А теперь будь что будет! И ему, Фоменке, на это наплевать, потому как слишком странно вел себя тот человек. Виноват. Старший лейтенант Юдин. И почему? Он, Фоменко, понять никак не может, и даже когда бежал, все думал и все равно не мог ни в чем разобраться. Ведь сколько раз он заступал в караул, и каждый раз Юдин инструктировал его дотошно и тщательно. А он, Фоменко, иногда ухмылялся, отвечая. Но товарищ старший лейтенант Юдин скалил зубы и требовал точного повторения пунктов устава, где черным по белому сказано, как надлежит вести себя начальнику караула, приближающемуся к часовому, несущему караульную службу. А здесь?! Сам!? И это совсем непонятно. И может, он, Фоменко, смолчал бы, но как такое могло получиться — ему, Фоменке, совершенно не понятно. И если правду сказать, товарищ полковник, то страшно. Не знаю почему, товарищ полковник, но очень страшно!

Фоменко, блестя глазами, орал и старался держать руки по швам, но они сами собой у него то и дело соединялись. Хруст выламываемых пальцев звуком кастаньет наполнял прокуренное помещение, где собрались сейчас все начальники.

То ли перекошенное лицо Фоменки, то ли истошный крик, а быть может, слезы, дрожащие в хрипящем голосе. Или причиной всему послужил неподдельный ужас от случившегося, ясно видимый на его лице. А может, все это слилось воедино, но дало свой результат — присутствующие онемели и затихли. Черный липкий ужас стал вползать в души сильных и крепких мужчин. Точно так, как проник он чуть раньше в Фоменко, полностью растоптав его волю.

Гнетущая тишина поплыла и закачалась по караулке вместе с густыми клубами сигаретного дыма. Потом начальники вроде бы встрепенулись. Закурили еще, делая вид, что не страшно, и дружно послали Фоменко куда подальше, не объявив даже выговора.

Чуть позже запыхавшийся доктор рассказал, что старший лейтенант пьян не был и наркотики, судя по всему, тоже не употребил. И вообще (доктор совсем не по-уставному разводил руками), Витька был человеком, безусловно, эмоциональным, но не до подобной же степени? Он, доктор, первым делал когда-то ротному перевязку после ранения. Тогда Юдин вел себя идеально: боль терпел и даже шутил. По всему выходит, что Витек сознательно нарывался на пулю.

Здесь все вздрогнули, потому что доктор сказал то, о чем напряженно думали все присутствующие, тянущие одну сигарету за другой и швыряющие окурки прямо на земляной пол. О чем думали, да не решались произнести вслух.

Словно сам на смерть шел, растерянно повторил доктор. И в души отцов бригады вновь вполз страх, с которым они, наверное, и уснули. Кто смог заснуть, потому что шакалы в округе словно взбеленились, вытягивая раз за разом самые протяжные и тоскливые ноты.

Провожали гроб всей бригадой. Хотя смерть такая в Афгане считалась позорной и подобных «жмуриков» сплавляли втихую среди всевозможного списанного армейского барахла, Юдину устроили достойные проводы: выставили гроб на час в клубе; комбриг сказал добрые слова; а женщины, отринув прошлое, плакали не вымученными, а настоящими слезами — по-бабьи всхлипывали и подвывали, распухая лицами.

Все тянулись с утешением к Ольге, но, наткнувшись на спокойную, холодную, почти потаенную, но вроде и незаметную улыбку, — отшатывались.

За все это время после трагедии никто не видел слез Богини. Мало того — она и черное не надевала. Внешне с Ольгой не произошло никаких изменений: ровно в десять открывала магазинчик с намалеванным на стекле полудурочно улыбающимся солдатом, а точно в семь запирала. Постоянные и робкие слова соболезнования неуклюжих в проявлении сочувствия мужчин Богиня выслушивала молча, всем видом показывая, что разговора не будет.

И только Фоменку, пришедшему рассказать о последних минутах жизни Витька, который очень долго до этого самого момента добирался, вновь спотыкаясь на Егоркине, наказанном личной властью, и еще на чем-то, она резко прервала: «Зачем? Ведь нет его! И не будет! Зачем мертвого тревожишь? Не трогай!» — почти прошептала женщина, и в ее прозрачно-голубых глазах, как показалось Фоменке, проскользнуло какое-то непонятное торжество.

Лейтенант похолодел от ужаса, волосы его пришли в движение, и он, заикаясь, начал пятиться к двери. А Богиня, наступая, едва приоткрывала губы (а может, и не приоткрывала их вовсе, и Фоменко все это слышал как-то изнутри), говорила: «Не трогай! Он мертвый! Он теперь только мой! Навсегда! Понял? Навсегда! Он мертвый — он мой!»

Парень не робкого десятка, что не раз было доказано в деле, Фоменко сам не осознавал, как вырвался из той комнаты. И потом, вспоминая этот эпизод (а приходил он на память обычно ночью, на дежурстве, в самые глухие и тягучие часы тьмы), казалось лейтенанту, что Богиня стоит рядом, за спиной, и тянет свои красивые руки с длинными пальцами, на кончиках которых застыли блестящие капельки крови, нашептывая: «Иди! Иди ко мне! Иди, и ты успокоишься навсегда!»

Фоменко оборачивался, но никого не видел, украдкой крестился и хватался за сигареты, чувствуя, как затравленно бьется сердце.

Боясь, что его засмеют, лейтенант даже при самых больших, отчаянно-запойных гулянках не открывался друзьям.

Еще больше он опасался возмездия Богини. Инстинктивно лейтенант ощущал, что та наблюдает за ним, следит и в случае раскрытия непонятной Фоменке тайны беспощадно ему отомстит. Как — он не знал. Но был твердо уверен, что ожидает его в таком случае какая-то изощренная и страшная смерть.