Дамасские ворота - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Стоун cтр.№ 21

— Ясно.

— В Шин-Бет существуют разные подразделения. Иногда левая рука не ведает, что творит правая.

— Несколько напоминает каббалу, — сказал Лукас.

— Не правда ли? А есть ведь еще организации, кроме Шабака и МОССАДа. Иногда они в фаворе, иногда нет.

— Опасная работа, — сказал Лукас.

— Об этом я и толкую Нуале. И ее друзьям.

— Надеюсь, они будут осторожней, — сказал Лукас. — С последнего приключения она вернулась с подбитым глазом.

— Уверен, ударил ее один из наших солдат. Тем не менее не могу не отметить, что с ней это бывает очень часто. Она сама нарывается.

— Намекаешь, что ей это нравится?

— Ну конечно. — Они переглянулись, улыбаясь. — В любом случае, — сказал Эрнест, когда Лукас покидал кабинет, — ты тоже будь осторожней.

Он возвращался назад, в Немецкий квартал, и жевал кат по дороге. Травка его взбодрила, но настроения не улучшила. Он предположил, что Нуала пользовалась ею в любовных утехах, и при этой мысли почувствовал возбуждение, утрату.

Добравшись до дому, он устроился перед телевизором смотреть новости Си-эн-эн. Кристиана Аманпур вела передачу из Сомали. Ее бесстрастный, внеклассовый английский придавал упорядоченность и ясность сообщаемым событиям, которых в них не было по само́й их природе.

Наркотик прогнал всякое желание сна, так что он пожевал еще щепотку, чтобы отогнать черное отчаяние, таившееся в послеполуденной тишине, в ворковании голубки и голубя. В конце концов его затошнило. Как он ни старается, жизнь буксует на месте. Цилилла должна возвратиться из Лондона через несколько дней. Отношения между ними не ладились, и скорый разрыв был неминуем. Его давила страшная усталость от всего; она ощущалась полным разрушением, стеной ярости и апатии, готовой раздавить его, не оставив следа. Хуже всего было одиночество.

Одно время Лукас мог получать удовольствие от своей особости — человек без истории, защищенный от заблуждений человеческого племени, способный видеть многозначность вещей. Но бывали и времена, когда он чувствовал, что отдал бы что угодно за возможность быть понятным. Называть себя евреем, или греком, или кем другим, просто достопочтенным гражданином. Но не было иного выхода, как называть себя американцем и, следовательно, рабом призрачной возможности. Он не всегда бывал в достаточной мере творчески настроен, внутренне готов, а порой и собран.

А иногда все окружение казалось чуждым и враждебным, охваченным яростью, совершенно ему непонятной, опьяненным надеждами, которых он был не в состоянии себе представить. Так что он мог действовать, лишь расспрашивая людей, вечно выясняя у этих одержимых с безумными глазами сущность их стремлений, их взгляд на самих себя и на их врагов, спокойно выслушивая, как они с презрением к его невежеству объясняли то, что для них было слишком очевидным. Он писал для некоего читателя, подобного ему самому, — бастарда, стоящего вне любого завета, которому ничего не обещано, кроме молчания небес и тьмы вокруг. Иногда он оказывался перед простым фактом, что у него нет ничего и никого, и пытался вспомнить себя в те времена, когда это было для него источником силы и извращенной гордости. И бывало, становился прежним.

Из Иерусалима Адам Де Куфф и молодой человек, назвавшийся Разиэлем, отправились по стране. Они все делали и всюду ездили вместе. Иногда Де Куфф погружался в молчание, которое длилось днями. В такие периоды Разиэль мягко разговаривал с ним, не забывая о мелких обязанностях путешествующих по отношению друг к другу. Де Куфф начал верить, что молодой напарник читает каждую его мысль. Разиэль поддерживал в нем эту веру.

Они ехали на автобусе, на попутках или просто шли пешком. Посещали святые и великие места, ели мало и особо не разбирая, кошерное или нет, не соблюдая субботы. Они проехали от пещеры Махпела [80] до горы Кармель, от Котель-Маарив, иначе Стены Плача, до долины Ездрилонской. Они видели места священной памяти ранних христианских мучеников и могилу царей. Поднимались на гору Гаризим на самаритянскую Пасху и к гробнице Баба в храме бахай в Хайфе.

Но если были долгие часы, когда Де Куфф упрямо молчал, то были и другие, когда он становился невероятно говорлив, доводя себя разговором до состояния крайнего возбуждения, которое могло длиться весь день и всю ночь. Разиэлю ничего не стоило не отставать от него, подливая масла в огонь его красноречия, находя ассоциации на его ассоциации, пока Де Куфф не затихал, измученный и отчаявшийся. Де Куфф бывал без сил после этих вспышек, Разиэль же оставался невозмутим, смотрел бодро, готовый продолжать, готовый к чему угодно. Де Куффа это пугало. Иногда в слезах он гнал Разиэля от себя. Но Разиэль никогда не покидал его.

Они говорили о музыке и об истории. Рассказывали друг другу свою жизнь. Разиэль вырос в богатом пригороде на американском Северо-Западе. Его отец был юристом, специалистом по корпоративному праву, потом стал дипломатом и политиком. Разиэль учился в музыкальном колледже Беркли в Бостоне, потом бросил его и поселился в пригороде Сан-Франциско Марин-Каунти. Он мастерски играл на нескольких инструментах, сочинял музыку, выступал с рок-группой, с которой записал диск, а потом занялся экспериментальным джазом в Сан-Франциско. Кроме того, он побывал студентом иешивы, дзен-буддийским монахом в Тассахаре и членом еврейско-христианской коммуны. Признавался, что имел проблемы с наркотиками.

Де Куфф учился в Сент-Полз-скул, а затем в Йельском университете. На старших курсах он перенес внимание с истории на музыку, а там и окончил по этому предмету. Он играл в Новоорлеанском филармоническом и в камерных оркестрах. Унаследовал крупное состояние в Новом Орлеане, сколоченное несколькими поколениями Де Куффов, в том числе дом в аристократическом Парковом квартале, где и жил один после смерти матери. А еще у него имелись квартира в Нью-Йорке и элегантная летняя резиденция близ Пасс-Кристиана в штате Миссисипи.

Оба сошлись на том, что в основе музыки лежат принципы метафизики, которые невидимы за суетой повседневной жизни. Но вскоре тема музыки ушла из их разговоров, и они вернулись к предметам, о которых спорили в ночь первой их встречи: молитве и обещании освобождения, конце изгнания и источнике душ.

Они говорили о дзен-буддизме, тераваде и Святом Духе, о бодхисатвах, Сфирот и Троице, Пико делла Мирандоле, Терезе Авильской, Филоне, Аврааме Абулафии, Адаме Кадмоне и «Зогаре», чувствительности бриллиантов, Шехине, смысле слова «тиккун», о Кали и о Матронит как ужасающем обозначении луны [81] .