Алчность - читать онлайн книгу. Автор: Эльфрида Елинек cтр.№ 61

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Алчность | Автор книги - Эльфрида Елинек

Cтраница 61
читать онлайн книги бесплатно


Горизонт убаюкивает остановившиеся глазные яблоки женщины и город, который когда-то, ну, как это, своей частью был её частью. Но она не засыпает, она судорожно распахивает глаза, она хочет видеть всё, всё. И вид пусть будет гарнирован колокольнями, куполами, крышами, газгольдерами, высотными башнями. Любимые места культуры, куда женщина когда-то ходила как на работу, отсюда не видны. Не тот район города. Волосы города зачёсаны на другую сторону, надо идти, следуя за Виенталем, но Виенталь ни за кем не следует. Там, слева, на Штайнхофе, — сумасшедший дом и знаменитая, к сожалению приходящая в упадок, Отто-Вагнер-кирхе, которую знает каждый ребёнок, но не многим детям суждено её узнать (кроме тех, что во времена нацизма получали здесь свои уколы, после голодо-, холодо-, рвото- (нет, их не рвали, их при помощи медикаментов доводили до нескончаемой, неутихающей рвоты) и побоетерапии, которую учёным-медикам даже не пришлось изобретать, потому что она уже была, этих детей с их мозгами в стеклянных банках ещё довольно много), потому что скоро она рухнет, церковь; надо бы пройти немного дальше, чтобы увидеть собор Святого Стефана, но тут вид энергично захватил и удерживает небольшой холм со старой каменоломней — холм, который вылез вперёд, может быть из убеждения, что столько красоты человеку не выдержать. И придётся нам взывать к спасению. Смешанная собачье-человечья группа между тем скрылась за поворотом, теперь пройдёт минут десять, прежде чем они вновь покажутся, хотя единичные собачьи герольды, нетерпеливо забегая вперёд, то и дело выныривают на горизонте, а отстающий собачий арьергард склонился над чем-то, что он хочет съесть, но не по зубам. Женщина совсем одна. Она не в Париже и не в Лондоне, она в Вене. В Париж и Лондон она бы с удовольствием съездила ещё раз. Ну, теперь уже не съездит. В деревне тоже много хорошего, есть чем занять руки, как она думала, пока другой не отнял это у неё из рук, заинтересовавшись её рукоделием. Он и сам руки приложил — там, где в них была нужда, к ней тоже, вот что делается в деревне. Приложить руку и справить нужду, такую сложную, что женщине никогда бы в неё не проникнуть, а теперь и не хочется проникать. Она часто кричала, когда он, такой проворный, влезал на неё и, не поддаваясь ни на какие мольбы, ворочал её небольшой вес, смотря по тому, с какой стороны он хотел приставить себя к ней, в то время как она приставала к нему со своей любовью, но всё без толку. Она нашла через него свою душу, говорила она себе. Но для чего, что ей было делать с её душой? Он нашёл в ней строение, в котором мог бы устроиться. Так одно гнездится в другом, чтобы наконец зажить. Только одним для этого необходимо больше, чем другим, которым нужен лишь партнёр, чтобы преисполниться светом и способностью любить. Она без него — что та пустая чашка, женщина, эта унылая посудина, наполненная только собой и неспособная заглянуть в себя до дна, чтобы понять, почему она что-то делает. Она пролилась, и никто её не вытер. Может, всё это лишь форма безумия, ну, скорее формочка, которую дети набивают песком, чтобы вмазать соседу в глаз. Город и деревня, что я хотела ещё сказать, что не имело бы ничего общего с психологическим самоанализом, который я тут блестяще провела? Деревня выбила почву из-под ног её деятельности, а также из-под ног животных. Что такое город: чужая деятельность. Он уже есть, его не надо создавать. Хотя постоянно строят что-то новое, город чем был, тем и остаётся. Поблёскивают на солнце отражающие поверхности, стёкла, коньки крыш, кровельное железо, машины. А человек отражается в домах, но для этого он должен их иметь. Он ведь не наёмный служащий, чтобы заработать себе на них. Он служивый, должностное лицо. Он затеял кой-какую игру и бросил кости, хотя сам до костей прожжённый, клейма ставить негде. Общего счастья не выйдет, сбережений нигде не отложится. Какая жалость, что банк не может всё время только давать, он должен когда-то и брать, — естественно, больше, чем он дал, иначе это был бы не банк, а благотворительное общество, нет, и не оно: мы несём расходы по хозяйству, а хозяйство тащат на себе другие. А вы как думали, где же взять, чтоб не украсть? Город всё сильнее оживает, стрелки часов продвигаются вперёд, смех, крики, лай собачьей оравы снова надвигается. Неужто она правда простояла здесь десять минут, женщина? Этого мало, этого всегда мало, но она хоть погуляла всласть. Вороны кружат привычно и деловито. Они садятся на дерево и болтаются на ветках, болтая между собой, подражая нам и, как ни смешно, клюя сморщенное яблоко, которое они притащили с собой. Вот сейчас ворона каркнет на верхушке голубой ели (отъявленная выводная порода из неведомых стран, где она пришлась не ко двору и была изгнана, вот вам и пожалуйста: тут и дерево заговорит, а может повернуться и уйти с глаз долой, но здесь скорее мне придётся уйти, а не им, так уж здесь заведено, у этих колючих тварей, причём надолго) во всё воронье горло, и яблоко у неё выпадет. Всё так и случилось, и женщина невольно улыбнулась. Подбежала чёрная собака, вороне нужно было на неё прикрикнуть — и выпал ценный фрукт. Бывает иногда, хотя мы протестуем, если животные чего-то лишаются. А многие из них даже жизнь отдают — по тем или иным причинам. Как мы, только ещё смиреннее и больнее, мы должны быть им благодарны, что они приносят себя в жертву ради нас. И хоть они делают это не добровольно, всё равно это мило с их стороны, да? А иначе кого бы мы ели? Ни то, на чём мы сидим, ни то, на что сажаем, мы не могли бы прихватить с собой, но некоторые этого не знают и отчуждают людей от их имущества. После чего имущество забирают себе, а людей оставляют. И человек стоит посреди среднеевропейского города, хлопает глазами и не знает, верить ли им. Но ничего. Ничего не значит, когда смотришь в городе на своих сограждан. Ничего не значит, когда смотришь на своих сограждан и в деревне, просто там взгляд тяжелее весит, потому что людей меньше. Потому эта женщина и уехала тогда. Чтобы, может быть, стать весомее там, где меньше конкуренция. Так и вышло. Сработало и то, что она ещё умеет играть на пианино, что в деревне встречается реже, чем стреляет ружьё. Заказываешь ей — и она исполняет, и для исполнения желания она важна, но не необходима. Теперь мы глянем на город ещё раз, для последнего впечатления, и пойдём в парикмахерскую, куда постоянно ходили раньше. Она находится в этом же посёлке, но на другой стороне, на первом этаже небольшого здания с магазинами. Мы отправляемся туда, не отставайте же. Собаки пришли, мы уходим. Пусть нас прихорошат. Пускай нам приготовят наши волосы, ресницы и ногти, и тогда мы уйдём, чтобы где-то в другом месте подать это на стол другому. После питательного компресса эти волосы стали такими здоровыми и крепкими, что хоть вешайся на них. А птице для этой цели хватило бы и одного волоска.


Мы идём медленно, мы приходим одни, хотя любим ходить вдвоём, что даёт нам небольшое преимущество: четыре глаза видят больше, чем два. А что, если совсем ничего не хочешь видеть? Я вам желаю всего большого и значительного, но лишь немногие из вас получат это. Женщина смогла попасть к своей прежней парикмахерше, вклинившись между двумя другими клиентками, у которых было время подождать. Салон только что открылся, чтобы придать локонам молодую упругость, которую перед этим ещё нужно было создать. Помыть, постричь и уложить. Свежая химическая завивка вам бы тоже не помешала, нет, сейчас ничего не выйдет. Зато мы сделаем красивый рыжеватый оттенок. Если вы думаете о своей собственности, это в любом случае плюс, всё имеет свои плюсы. Тот, для кого она всё это делала, вообще не замечал беспорядка, в котором он жил, но частью которого не был. Но мы, тем не менее, вымажем краской, очерним главу, но это никакая не акция протеста против государства. Вреда от этого не будет, но и проку тоже. Вода по-матерински мягко струится из душа (пожалуйста, похолоднее, это лучше для волос!) и обдаёт ласковым бормотанием запрокинутую назад голову, окутывает её, нежно оглаживает. Воде можно не заботиться о выражении лица, её дело смыть лишнюю краску и что-то от неё оставить — остаток, который и есть самое существенное в этом процессе. Озабоченность выражается в газетных комментариях, но не за женщину, которая наконец хотела бы выразить себя через своё тело, а остаётся лишь зрительницей, бледнеющей при виде Клаудии Шиффер до корней волос. Во время головомойки не очень-то почитаешь, во время стрижки тоже, а вот под колпаком уж мы полистаем несколько иллюстрированных журналов, чтобы знать, чего мы лишимся, если нам больше не понадобится обновление весеннего гардероба. Ах, какое тёплое полотенце, это всегда приятный момент, когда просушивают голову, и стрижка тоже не хуже. Теперь, наконец, очередь доходит до ногтей. Всё ещё грызёте ногти? Но ведь вы уже такая взрослая девочка, милс-сударыня! Не всякое сердце сердечно, но это всё же догадывается, что осталось не так много времени, чтобы приветить затравленного человечка. Из её затворничества в себе самой, куда она, к сожалению, впустила другого, да не того, да не ко времени, женщина с трудом выжимает несколько любезных слов, как будто она такой же человек, как все остальные. Слова вываливаются из её рта в негостеприимную действительность, как будто кто-то вяло прокручивает звуковую плёнку. Нет, это звучит скорее так, как будто насекомое сбрасывает свой панцирь, но букашка слишком мала, чтобы образовать на полу хотя бы хитиновую кучку. Так. Готово. Посмотрите, пожалуйста, и сзади, вы довольны? Парикмахерша держит круглое зеркало, ученик за чаевые счищает щёткой волосы с её пуловера, всё на мази. Всё идёт полным ходом, но туда, где нет выхода. Время придёт — выход найдёт, нет, оно не придёт. Очень красиво, спасибо. Из хорошего поведения выходят хорошие чаевые. Женщина чувствует себя так, будто кто-то острым ножом соскоблил с её костей последнее мясо, а теперь оставшиеся кости ещё и прожаривают. Так что прожжённых здесь хватает, их даже большинство. А кости отдадим собаке. Может, хоть ей мы понравимся. А похлёбку расхлебаем сами. Даже весело, когда ещё чего-то хочется. Правда, не знаешь, получишь ли. На наших диких перепутьях, где ветер свищет, рыщет зверь, эта женщина ещё сойдёт за милое, любезное существо. Она однажды разрешила жандарму сфотографировать её голой, в каком ящике теперь отыщется этот снимок? Где-нибудь в самом низу. Не бойтесь, его давно выкинули. Мужчина щёлкнул его специально для какой-то цели, только вот для какой? Может, чтобы подогревать себя, когда устанет от её присутствия. Но ведь не для того же, чтобы смотреть на неё когда не следует? Или чтобы посмеяться над нею с другими, в пивной, на посту, у кабинки, переодеваясь? В душе? Вот было бы да!

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению