Испанский смычок - читать онлайн книгу. Автор: Андромеда Романо-Лакс cтр.№ 98

Многие девушки были из состоятельных семей с юга страны, но принадлежность к классу значила здесь меньше, чем практические знания. Те, у кого был самый большой срок беременности, находились наверху неофициальной иерархии. Они и угощали, и поддразнивали остальных, так как знали такое, чего пока недоступно было другим, — что чувствуешь, лежа в темноте мансарды после отбоя, когда ребенок пинает тебя в печень, так что перехватывает дыхание, и умели отличить ложные схватки от настоящих. Некоторые из женщин помогали в лазарете, они одни знали, что происходит во время родов и в первые несколько дней после рождения ребенка. Авива не хотела не только слышать, даже думать об этом.

Неделю спустя сестра Луиджия снова попросила ее сыграть на скрипке. Через неделю еще раз.

— Я знаю, — сказала она, когда они остались одни, — скромность украшает.

— Это не про меня, сестра, — ответила Авива.

— Вот и сыграй.

— Я не могу.

— Ты не хочешь играть для нас?

— Нет, сестра. Я совсем не это имела в виду.

Целый месяц она не брала инструмент в руки.

Такое было с ней впервые. Сейчас все было впервые. Волосы никогда прежде не выглядели такими сухими и жесткими, и куда подевались ее завитки, пальцы стали настолько толстыми, что невозможно было надеть даже простое мамино кольцо. Ко всему прочему на икрах выступили вены. Волосы на руках, едва различимые раньше, заметно потемнели, но не так сильно, как тревожная полоска кожи, предостерегающим знаком простиравшаяся от живота книзу в известном направлении, словно перст Всевышнего, указующий на источник всех ее неприятностей. Девушки шепотом делились новыми ощущениями, но Авива была уверена, что ни у одной из них нет такой полоски. Может, это отметка Паганини на ней. Каждый вечер, раздеваясь, она поворачивалась лицом к стене, чтобы скрыть ее от окружающих. Авиве казалось, что она никогда уже не станет такой, какой была раньше.

Депрессии в принятом смысле у нее не наблюдалось, но она много ела: макароны, суп, корнеплоды — так же тупо, как корова. Если монахини просили, она шила и мыла полы, сушила и измельчала травы, чистила картошку. Она редко с кем общалась, так как говорить им было не о чем. Однажды ночью, когда выключили свет, женщина, спавшая на соседней кровати, шепотом спросила Авиву, как она назовет своего ребенка, но Авива даже не знала, что ей ответить. Монашки сами решат, какое имя ему дать, так же как и организуют усыновление. Она сделала вид, что спит.

Ежедневно девушкам предоставляли время для личных занятий, одни читали или гуляли по саду, другие предпочитали молитву или отдых. Авиву не заботило, как использовать это время, лишь бы ее никто не беспокоил. Женщины со сроком беременности, как и у нее, больше пятого месяца, только и говорили что о шевелении плода. Одной оно напоминало лопающиеся прямо под кожей пузырьки. Другая сравнивала его со скользящей змей. Авива же не чувствовала ничего и подозревала, что все об этом догадываются и считают ее неудачницей. По крайней мере, ни одна из них не согласилась бы потерять ребенка на этой стадии беременности, ни тем более чтобы он родился мертвым, несмотря на то что им не разрешено будет оставить его себе.

Прошло еще две недели. Монахиня осмотрела Авиву и ничего не сказала. Сейчас у нее начинался последний триместр, плод продолжал расти, но по-прежнему не подавал признаков жизни. Может, ее ребенок уже мертв? Тошнота давно ушла, уступив место горечи разочарования и жгучему привкусу печали. В монастыре появились две новенькие с начальным сроком. Им вздумалось полюбоваться горами, и они решили вскарабкаться на монастырскую стену, Авива охотно присоединилась к ним — довольно сложная задача в их положении — с животами, прижатыми к монастырской стене. Они вернулись в ссадинах и царапинах, с содранной кожей на руках и ногах, с почерневшими локтями и коленями, и сестра Луиджия наказала каждую из них дневным одиночным заточением. И о чем они думали? Понимали, что могло случиться? А если бы упали?

В монастырь приходили все новые молодые женщины, другие его оставляли. Рыжая толстуха из Флоренции провела последний месяц, наслаждаясь своими невероятными размерами и положением «все уже знающей», пока у нее не начались схватки. Они начались в обед и продолжались до вечерни. Даже в церкви слышались ее стоны, доносившиеся из расположенного рядом лазарета. Монахини пытались сохранять невозмутимый вид, а девушки с широко открытыми глазами все прислушивались к завываниям, переходящим в крики, одни из них крестились, другие закрывали лицо руками, сдерживая нервное хихиканье.

Авива чувствовала себя неважно. От доносящихся возгласов у нее участился пульс, сильная боль пронзила живот. Она вдруг подумала, что пришел и ее черед, хотя монахини говорили, что с ней это случится не раньше чем через два месяца. От боли она раскачивалась взад-вперед, но унять ее было невозможно. Она решила идти туда, откуда доносились стоны и крики, — в лазарет. Завернув за угол, она напоролась взглядом на алое чудовище: две монашки держали за руки девушку, с ногами разведенными в стороны на всеобщее обозрение, и повсюду чаши, сверкающие серебром, будто совершалось ужасное, кровавое жертвоприношение.

Несмотря на боль, она быстрее, чем всегда, сумела вскарабкаться по лестнице в спальню. Автоматически, тысячи раз проделанным движением достала скрипку. В ее ушах все еще стоял страшный крик, и несколько тактов он сыграла, не слыша ничего вокруг, кроме диких воплей рожавшей женщины. Внезапно пелена раздирающих душу звуков развеялась, и она осознала, что не должна так играть, поскольку то, что она услышала, звучало ужасно. Она подкрутила колок скрипки, услышала протестующий стон в области ее деревянной шейки, а вслед за ним и звук лопнувшей струны ля. Она пошарила в футляре и поняла, что запасных струн у нее нет. Бесполезно. Ну что ж, оставались еще три струны. И тут лопнула вторая. И в первый раз за последнее время Авива громко захохотала и беззвучно, губами направила послание самому Паганини: знаю, это ваш любимый трюк. Но на одной струне я не смогу. Оставьте хотя бы ми и соль.

Учитель приучил ее стоять во время исполнения, как балерина в первой позиции — «пятки вместе, носки врозь», но сейчас она отказалась от этой идеи, расставила распухшие ноги на ширину плеч и заняла неуклюжее положение, согнувшись в три погибели. Играя, она раскачивалась из стороны в сторону, чувствуя вес своего ребенка, угнездившегося глубоко в ее чреве. Скрипка звучала не громче криков, все еще доносившихся из лазарета, но она уже отвлекала от них, став точкой притяжения всего ее внимания. В какой-то миг крик внизу прекратился, но Авива не остановилась и играла даже тогда, когда примерно через час колокольчик в руках монашки стал призывать девушек собраться, чтобы они узнали плохую новость. Флорентийка чувствовала себя нормально, но ребенок умер. Никто не хотел оказаться на ее месте, и каждая девушка понимала, что таинственная рука Провидения где-то близко, и не могла чувствовать себя в абсолютной безопасности.

Авива не переживала, что не поспешила присоединиться к ним тогда или на следующей службе в церкви: к чему торопиться, плохие новости не стоят того. Сейчас ее будто пригвоздили к полу, именно пригвоздили, каким-то железным прутом, что вызвал в ее теле пронзительную боль, и в то же время дал ей возможность покачиваться. Исполняя сонату Вивальди вот уже два часа, она вдруг уловила первые движения ребенка внутри себя, не в глубине живота, а выше, под правым ребром. Бросив взгляд вниз, увидела, как ткань джемпера шевельнулась, на его поверхности обозначилось, должно быть, колено или локоть, после чего последовало более глубокое, неопределяемое, воздушное движение, ровное и непредсказуемое, словно кубик льда перекатывался в стакане.