Испанский смычок - читать онлайн книгу. Автор: Андромеда Романо-Лакс cтр.№ 87

— Вы гораздо более разговорчивый, когда вашего партнера нет рядом.

— У него привычка говорить за нас обоих. К тому же он не был моим партнером почти восемь лет.

— Он очаровательный.

Я подавил в себе приступ раздражения и продолжил:

— Больше всего я хочу сказать вам… — Я понизил голос. — Я не знаю, почему я играю на виолончели. Я сам себе приводил разные причины, но не знаю, выдуманные они или подлинные. Иногда я раздумываю, как это происходит: сначала мы чувствуем, а потом объясняем почему, или наоборот: сначала изобретаем причины, а потом испытываем соответствующие им чувства.

Авива не поднимала глаз от чашки:

— Но вы ведь и политикой занимаетесь? Значит, на публике вы должны выглядеть так, как будто точно знаете, почему делаете то, что делаете.

Я прижал пальцы к виску:

— Да, вы правы. Я способен производить такое впечатление. — И тут я рассмеялся. — Что-то я потерял нить мысли. На самом деле хотелось поговорить о вас.

Она заерзала на стуле.

— Знаете, чем вы сразу привлекли мое внимание? Мне показалось, что вы точно знаете, почему играете именно на скрипке.

Она слегка наклонила голову, благодаря за комплимент.

— Мне часто приходилось сталкиваться с талантливыми людьми, преисполненными честолюбия. Но я впервые сталкиваюсь с талантом без профессиональных амбиций. Я вас не обижаю?

— Нет.

— Я ответил на ваш вопрос?

— Отчасти.

— А вы ответите на мой?

— Который? — Она подняла на меня глаза.

— Почему я играю или почему я уехала из Нью-Йорка?

— Может, мне повезет и один ответ объяснит и то и другое.

— Вряд ли. Во всяком случае, не сегодня. — Она вглядывалась в туман, в котором пряталось все, кроме размытых белых огней вставших на якорь кораблей. — Почему так долго нет Хусто?

— О, стоит ему встретить знакомого, как он остановится поболтать. Когда он в хорошем настроении, ему может понадобиться целый вечер, чтобы пересечь городскую площадь.

— Откуда ему быть в хорошем настроении? Похоже, он потерял все свои деньги, как и все американцы.

— Он в хорошем настроении, потому что мы встретили вас.

— Я хотела с ним попрощаться. Поблагодарить вас обоих и сказать до свидания.

— А перед этим?

Она глубоко вздохнула, отставила в сторону чашку и положила руки на колени.

— Наверное, легче рассказать такую историю человеку, которого я больше не увижу…

Как я узнал из ее рассказа, она родилась в 1910 году в семье музыкантов в итальянской горной деревне, что на реке Аджиге недалеко от Больцано, ближе к месту рождения Генделя, Моцарта и Баха, чем к Риму. До Инсбрука можно было добраться, проехав на поезде сотню километров, еще через сотню на север и северо-восток лежали Мюнхен и Зальцбург, хотя ни в одном из этих городов она в детстве не была. Ее семья была небогатой, но после смерти родителей — отец погиб на войне, а через несколько лет мать умерла от туберкулеза — стало совсем плохо. В отличие от большинства других детей, которых она знала, она была единственным ребенком. До тринадцати лет она жила с бабушкой.

Именно в это время появился учитель музыки, первым открывший ее талант. Он убедил Нонну, ее бабушку, разрешить ему привлечь Авиву к небольшим сольным концертам в Вероне и Брешиа, а позднее в Бергамо. Авива даже сейчас не называла имени этого учителя, но не потому, что ненавидела его, совсем напротив. Он любил историю музыки, рассказывал ей обо всех итальянских виртуозах, брал ее с собой в поездки даже тогда, когда они не концертировали. Иногда, если после концерта они возвращались в город поздно, она ночевала у него; он ставил ее к стене своей небольшой комнаты и отмечал мелом, насколько она выросла. Особенно он следил, как вытягиваются ее тонкие пальцы — каждые новые полсантиметра позволяли использовать при игре новые позиции.

Ей исполнилось четырнадцать лет, когда он взял ее в Болонью — показать одному семейству, которое высказало стремление оказать ей помощь. Они выехали до рассвета в повозке, запряженной лошадьми. Пока они тряслись в темноте, Авива засыпала его вопросами:

— Если они мне купят скрипку, она будет моя или их?

— Их, но тебе будет позволено играть на ней. Так что это не имеет значения.

— Помните Паганини? Он взял взаймы скрипку для концерта и так полюбил ее, что отказывался отдавать.

— Паганини мог позволить себе такие вещи, — сказал он без всякой строгости.

Она знала, что учителю нравится, когда она вспоминает маэстро, виртуозные каприччио которого были его любимыми произведениями. Он боготворил не только музыку Паганини, но и его самого. У учителя была старинная табакерка из Вены с хмурым лицом Паганини на крышке под толстым слоем лака.

— Они отправят меня в консерваторию?

Он потрепал ее по подбородку, ничего не ответив, и ей пришло в голову, что он без особой радости говорит о ее возможном отъезде за пределы его покровительства.

— Можно еще один вопрос?

Он притворно зевнул. По правде говоря, он совсем не выглядел уставшим. Его рука крепко сжала ее колено.

— Давай, спрашивай.

— Они не против, что я не христианка?

— Мы это не обсуждали.

— А если они об этом узнают?

Но вопрос религиозных убеждений вообще никогда не возникал. В тот день она играла ужасно. Синьор Маджоне согласился дать ей взаймы скрипку получше и пригласил встретиться еще раз через полгода, когда он приедет в Болонью по делам. Возможно, сказал он с надеждой, она к этому времени повзрослеет.

И она повзрослела. Да так, что вообще не смогла играть для него.

Но все это было еще впереди. А пока учитель остановился в Парме возле кладбища. Она знала, что он является членом нескольких ассоциаций и принимает активное участие в гражданских и церковных делах, поэтому предположила, что у него здесь какие-то встречи. А может, на этом кладбище похоронена его семья.

Утро все еще напоминало ночь: бледная луна висела низко на горизонте, всклокоченная трава была жесткой от заморозка. Кладбищенская калитка была заперта, но учитель вынул из кармана жилета собственный ключ, полученный в знак признательности за благотворительность. Они прошли среди намогильных памятников. Он молчал. Она искала его фамилию среди надгробных надписей. Но он знал, куда идти, и не нуждался в ее помощи.

Они подошли к небольшой почерневшей деревянной калитке — из отделанного атласом кармана был торжественно извлечен еще один ключ. За калиткой находился большой мраморный мавзолей. Четыре каменных ступени вели к четырем колоннам, пьедесталу и бюсту худощавого мужчины. Николо Паганини.