Командор оглядел толпу и негромко спросил:
— Механизаторы есть?
В толпе прошло переглядывание. Каждый смотрел на каждого, пока не дошло до проторинского соседа, все кричавшего про братство механизаторов. Сейчас он, кажется, забыл свои громкие слова и старался выглядеть понезаметнее. Со своих ступеней Нольде высмотрел его в толпе и обратился к нему почти ласково:
— Щиров, тебе говорю — подойди!
Этот мягкий, но настойчивый призыв не подействовал: Щиров оставался на месте, переминаясь с ноги на ногу.
— Щиров! — позвал Нольде сурово.
— Не в Ордене я, Сергей Людвигович, — выдавил из себя Щиров. — Я теперь, это самое… на вольных хлебах.
— То Ордену известно, — строго молвил командор. — Ты оставил свое село, бросил свой трактор. Но меч-то при тебе, Щиров? Меч свой ты не бросил?
Щиров замотал головой, из глаз его полились слезы.
— Пропил он его! — наперебой заговорили вокруг. — Как есть, вместе с ножнами!
— Что же ты, Щиров… — с укоризной произнес Нольде. — И меч пропил. А трактор-то один сейчас, тоскует без тебя, стонет под чужой рукой.
Этих слов было достаточно, чтобы Щиров в голос зарыдал. Со всех сторон потянулись к нему руки, принялись поглаживать, похлопывать его по плечам, послышались голоса: «Ничего, Серега, сдюжишь!», «Не унывай, землячок!», «Да что меч, другое-то небось не пропил!»
— Щиров! — раздался над толпой голос командора Нольде. — Подойди ко мне, блудный брат!
Щиров оглянулся, встретил ободряющие взгляды и стал несмело пробираться к ступеням, пока не очутился лицом к лицу с Нольде. А тот величественным жестом отцепил свой меч и опоясал им Щирова. Потом повернулся к толпе.
— Се ваш новый механизатор! — провозгласил он, и его слова потонули в радостном крике. Счастливый, заплаканный, стоял механизатор Щиров на ступенях, положив руку на эфес своего меча.
Когда мужики разошлись, Проторин зашел к старосте. Контора располагалась под самой крышей старостиного дома, подниматься по узкой лестничке было трудно и долго, точно на колокольню, зато сверху открывался прекрасный вид на окрестности, ведь дом Нездича был второй по высоте в Исполе после церкви. Ступени оглушительно скрипели, на каждом повороте в стене открывалось узкое оконце, пропускающее сноп яркого пыльного света, от подъема болели колени. Тут, на лестнице, Проторин и столкнулся со старостой.
— А, Михал Николаич! — прогудел Нездич, неодобрительно глядя на Проторина сверху вниз. — Что, в контору поднимаешься? А я как раз обедать шел.
— Поговорить нужно, Авила Данилыч, — сказал Проторин.
— Ну, пойдем, — без охоты сказал староста, повернулся, и они стали подниматься по скрипучим ступеням, пока не дошли до сводчатой дверцы. Нездич отпер ее, они вошли в небольшую беленую комнатку с единственным окном. Вид из него на раскинувшиеся поля и дальние леса был и вправду чудесный, но смотреть на него приходилось нагнувшись, потому что окно приходилось как раз вровень с полом. У дальней стены стоял заваленный желтыми листами стол, рядом громоздился тяжелый сейф, по стенам висели червеобразные графики разных посевных и уборочных. Пахло сапогами.
— Присаживайтесь, Михаил Николаевич, — пригласил Нездич так, словно полномочия Проторина стали действительны только здесь, в официальном помещении. — Чем могу?
Проторин сел, вытащил папки, разложил бумаги по столу.
— Я по горбатовскому делу, — сказал он. Нездич кивнул. — Тут некоторая заминка вышла, Авила Данилыч. Акт о вскрытии следствию не представлен. Я говорил со Сквозцовым, он заявил, что акта вообще не составлялось.
— Так уж у них заведено, — пожал плечами Нездич. — Медикам виднее. Федор-то Иванович такой, он скорее для коровы составит вскрытие. А с Васькой они вечно лаялись.
— Стало быть, акт о вскрытии коровы он составляет, а с Горбатовым он этого делать не пожелал?
— Пожелал, да не смог. Корова-то большая, в ней целый день копаться можно, и акт получается такой, что и в город отправлять не стыдно. А Горбатова ты видел? Не человек, а муха.
— Закон есть закон, Авила Данилыч, — развел руками Проторин. — Тут хоть корова, хоть человек — акт должен быть представлен.
— Так можно было коровий акт представить? — заинтересовался Нездич. — Так бы и сказал. Правда, у нас за этот год еще ни одной коровы не подохло, вот в чем беда.
— Мне коровьи акты не нужны, — ответил Проторин, начиная терять терпение. — На черта мне коровьи акты? Или зверь корову забодал вместо Горбатова?
— Да нет, Горбатова вроде.
— Вот и ответь мне прямиком — составлял Сквозцов акт или нет?
— Да я ж и говорю — не составлял, лаялись они вечно, как собаки.
— Теперь вот что, Авила Данилыч, — с расстановкой сказал Проторин. — Раз акта не составлено, значит, по закону должна быть произведена эксгумация. Вырыть должны покойника, чтобы установить истинную причину смерти.
— Мы ж и так ее знаем, — удивился Нездич. — Зверь напал, напугал до смерти.
— Или забодал?
— Или забодал, кто ж его знает.
— Ну вот, а нам нужно установить истинную причину, Авила Данилыч. Закон есть закон.
— Понимаем, грамотные, — буркнул, соглашаясь, староста.
Проторин склонился к бумагам, перебрал их, вынул одну.
— Теперь по зверю, — произнес он.
— По зверю, значит, так, — отозвался староста, оживляясь. — Он тут с марта месяца, когда дожди пошли. Отбился, верно, от стада. Видят его то тут, то в Рече, ближе к горам. Спервоначалу он вел себя смирно, ну, разве коровку отобьет. А сейчас, видно, брюхо подвело, да и коровы по стойлам, так что начал потихоньку на людей промышлять. Никого не уволок, правда, только молниями бил, баловался.
— А как он выглядит?
— Мужики говорят — как кабан.
— Вепрь?
— Какой вепрь? Говорю — кабан!
Проторин раскрыл рот, чтобы спросить еще что-то, но староста его перебил:
— Ты лучше к деду Арефьеву иди. Там наши сегодня собираются сговориться, когда идти его травить. Заодно помогут тебе с этой экспедицией.
— Эксгумацией.
— Один черт. А мне обедать пора.
— Ну, бывай, Авила Данилыч.
— Бог даст, свидимся, — буркнул тот, поднимаясь.
На площади ждал Проторина местный окружной, старшина Некондратов. Этот непомерных размеров и силы человек двадцать пять лет проработал кузнецом и был поставлен окружным за примерное поведение. При нем была лопата, которую окружной держал бережно, как колос. С давних времен Проторина связывали с испольским окружным добрые отношения, особенно когда доходило до разбора последствий знаменитых крещенских драк, — для окружных обоих сел то была горячая пора.