— Вы приняты в свиту барона. Будем работать вместе. — Седовласый человек открыл дверь. — А теперь прошу меня простить, я должен ехать.
Феликс поклонился каждому из них и ретировался.
— Одну минутку!
Феликс обернулся и увидел, что Манфред выпрыгнул из повозки вслед за ним. Молодой дворянин улыбался.
— Дитер резкий человек, но вы к нему привыкнете.
— Несомненно, мой господин.
— Зовите меня Манфред. Мы на границе, а не при дворе графини Налн. Здесь церемонии не обязательны.
— Очень хорошо, го… Манфред!
— Я просто хотел сказать вам, что вы поступили правильно прошлой ночью. Заступиться за девушку, даже если она служанка той ведьмы. Я оценил это.
— Спасибо. Могу я задать один вопрос?
Манфред кивнул. Феликс прочистил горло.
— Имя Манфреда фон Диела весьма известно среди ученых Альтдорфа, моего родного города. Как имя драматурга.
Манфред лучезарно улыбнулся.
— Это я и есть. Великий Ульрик, образованный человек! Кто бы мог подумать, что можно встретить здесь такого! Я хочу побеседовать с вами и собираюсь сопровождать вас, господин Ягер! Вы видели пьесу «Странный цветок»? Как она вам?
Феликс тщательно обдумал свой ответ. Его не особо заинтересовала пьеса, в которой молодая знатная дама впадает в безумие, узнав, что она мутант, превращающийся в животное. В «Странном цветке» не хватало той открытой и сердечной человечности, которая была в работах величайшего драматурга Империи Детлефа Зирка. Тем не менее, эта история звучала весьма своевременно в эти мрачные дни, когда мутаций становилось все больше. Помнится, графиня Эммануэль запретила пьесу.
— Очень сильная вещь. Она словно преследует вас.
— Преследует! Очень хорошо! Я должен идти, навестить моего страдающего дядюшку. Надеюсь еще поговорить с вами до конца путешествия.
Они поклонились друг другу, и дворянин повернул обратно.
Феликс поглядел ему в след, стараясь увязать воедино этого молодого дружелюбного чудака-дворянина и те мрачные, словно преследуемые Хаосом образы в его работах. Среди альтдорфских ценителей Манфред фон Диел был известен как блестящий автор пьес и богохульник.
К середине утра изгнанники были готовы отправиться в путь. Во главе растянувшегося каравана Феликс увидел усталого седого человека в черном плаще и на черном боевом коне. Дитер держал над ним свернутый флаг с волком. Рядом ехал Манфред, который наклонился, чтобы что-то сказать старику. Барон сделал знак рукой, и весь его поезд тронулся в путь.
Дрожь пробежала по телу Феликса от этого зрелища вереницы повозок и карет, сопровождаемых вооруженными воинами. Сам он вскарабкался в телегу, которую они с Готреком забрали у старого ворчливого слуги, одетого в баронскую ливрею.
Вокруг них возвышались до небес горы, подобно серым гигантам. Деревья осеняли дорогу, ручьи бежали вниз, подобно серебряной ртути, чтобы отдать свои силы потокам Гремящей Реки. Снег, смешиваясь с дождем, смягчал неприветливый вид этой диковатой красоты.
— Опять пора двигаться в путь, — простонал Готрек, схватившись руками за голову; его взор затуманился, и он закатил глаза.
Они тронулись, заняв свое место в череде повозок. Позади них вооруженные охранники с большими луками на плечах потуже затянули свои плащи и тоже зашевелились. Их проклятья смешивались со щелканьем хлыстов возчиков и мычанием волов. Заплакали дети. Где-то позади женщина запела низким мелодичным голосом. Плач ребенка утих. Феликс обернулся назад, надеясь отыскать Кирстен среди людей, пробирающихся сквозь мокрый снег к череде округлых холмов, разворачивавшейся перед ними подобно карте. Он почувствовал умиротворение, влившись в это всеобщее кочевье — как будто могучая река подхватила его и несла теперь к его цели. Он уже ощущал себя частью этой общины — открытие, которым он был недоволен какое-то время назад. Он улыбнулся, но удар локтя Готрека оторвал его от размышлений.
— Будь начеку, человечий отпрыск. Орки и гоблины снуют по этим горам и долинам.
Феликс взглянул на него, и когда он вновь повернулся к окружению, оно уже не обладало для него прежней дикой красотой. Теперь он стал ожидать внезапного нападения.
Феликс обернулся и посмотрел на горы. Ему было не жаль расставаться с их блеклыми склонами. Несколько раз на них нападали зеленокожие гоблины, на щитах которых был намалеван красный коготь. Наездники на волках нападали с тыла, но все заканчивалось удачно. У Феликса глаза покраснели от недосыпа. Как и все воины, он нес двойную вахту, поскольку налеты происходили в основном ночью. Только Готрек, казалось, был разочарован малым количеством сражений.
— Во имя Грунгни! — сказал гном. — Мы их больше не увидим после того, как Дитер убил их предводителя. Они просто трусы без своего большого задиры-вожака, которому подпалили брюхо. А жаль! Ничто так не возбуждает аппетит, как небольшая бойня. Здоровые упражнения очень полезны для пищеварения.
Феликс бросил на него осуждающий взгляд. Он указал пальцем на повозку, которую сопровождали Кирстен и женщина средних лет.
— Я уверен, что раненые в той повозке не согласятся с твоей идеей здоровых упражнений, Готрек.
Гном пожал плечами:
— В этой жизни, человечий отпрыск, люди то и дело получают раны. Радуйся, что еще не пришла твоя очередь.
Феликсу это надоело, он вылез из повозки и спрыгнул на землю.
— Не волнуйся, Готрек. Я собираюсь быть здесь, чтобы завершить твою сагу. Я бы не хотел нарушить нашу клятву на мечах.
Готрек уставился на него, ища подвох. Феликс постарался придать своему лицу соответствующее выражение. Готрек серьезно воспринимал творчество Феликса: он очень хотел стать героем саги после своей смерти и старался убедить в этом своего образованного друга. Вскинув голову, Феликс направился к повозке Кирстен и ее хозяйки.
— Добрый день, госпожа Винтер, Кирстен!
Обе женщины обернулись на него настороженно. Неодобрение скользнуло по длинному лицу волшебницы, хотя ее холодные змеиные глаза ничего не выдали. Она прикрепила еще одно перо ворона к своим волосам.
— Что хорошего, господин Ягер? Еще двое человек умерли от ран. Стрелы были отравлены. Именем Таала! Я ненавижу этих волчьих всадников!
— А где доктор Стокхаузен? Я думал, он будет помогать вам.
Пожилая женщина улыбнулась, слегка цинично, как показалось Феликсу.
— Он ухаживает за наследником барона. Юный Манфред порезал себе руку. Стокхаузен скорее позволит умереть славным воинам, чем оставит малыша Манфреда.
Она повернулась и пошла прочь. Ее волосы и плащ развевались на ветру.
— Не обращай внимания на мою хозяйку, — сказала Кирстен. — Господин Манфред высмеял ее в одной из своих пьес. Она ему никогда этого не простит. Но на самом деле она очень хорошая.